Хроника Горбатого

– Сынок, ты можешь объяснить, за что их гонят? Исаака сограждане не пускали в автобус, заставили двор подметать, а ведь он великий рисовальщик, второй Эгон Шиле, видел бы ты его обнажённых. Он бежал в Финляндию с крохотным чемоданчиком, его работы, скорее всего, погибнут. Так ведь и у нас безумие, вряд ли его оставят, придётся к Додику в Стокгольм отправлять, просить у самодуры денег.

Сынок ничего не мог объяснить больному отцу.

Всё было зыбко и смутно. Эйно спрашивал Йозефа, как он относится к разгоревшимся в Европе гонениям на еврейский народ.

– Эйно, я не чувствую себя иудеем. Тебе правда хочется поговорить на эту тему? Все годы нашей дружбы ты деликатно молчал.

– Не обижайся, мне просто интересно. Я же племянник нациста, мне хочется понять, какими люди видят себя в этой жизни, как сходят с ума. Я-то стою на стороне дедушки, который любит всех без исключения, Пяйве нацист в том смысле, что обожает все нации. Он мне тут показывал книгу про Африку с рисунками, которые делали знаменитые путешественники. Там голые нубийские танцовщицы, берберки, сомалийские женщины с кольцами в носу. Вожди в звериных шкурах, мускулистые охотники. Так дедушка аж задыхался от волнения по поводу человеческой красоты и всей этой этнографии. А ты говоришь, что нация, народ тебе неинтересны.

– Мне важны прекрасные идеи. Мои предки по отцу – крещёные испанские евреи. Я католик, твой братец во Христе, ничего, что ты в лютеранскую церковь ходишь. Кстати, Тереза Авильская, которую я почитаю, была еврейкой. Она обожала всё сказочное и таинственное и даже написала рыцарский роман. Мой отец был немецким коммерсантом с испанской фамилией. Но при этом еврей.

– Запутанная история. Что продавал?

– Пасхальные яйца, ковры, редкие книги, коллекционные автомобили. Что ты хочешь услышать?

– Я понял, давай дальше.

– Ездил по торговым делам, в Мюнхене сошёлся с дочерью раввина, она меня родила и обрезала. Потом все умерли. Теперь доволен?

– Опять сочиняешь?

– Думай, что хочешь. Мне всё равно, кто я по крови. Я ищу путь к Замку, в котором живёт Господь. Этот путь духовный и совершенно неважно, какое влачишь тело – мужское, женское, чёрное, белое, какого цвета у тебя глаза и волосы. Горбатый ты или обрезанный, какая разница. Духовные вещи неясны, я говорю много лишнего и нелепого. Про духовное лучше молчать. Я даже молюсь иногда без слов. Просто стою, как столб, и мне кажется, что так меня лучше слышно там, на небесах.

– Дедушка тоже иногда молится без слов. Стоит в церкви и плачет с перепоя. Потом выйдет одухотворённый – и сразу в «Эспиля» стаканчик пропустить, позавтракать.

– Я очень благодарен господину Пяйве и люблю его как близкого родственника. Он настоящий рыцарь. Болит? Давай потру.

– Если завтра война, за кого будешь воевать – за испанцев, немцев, евреев, финнов? За кого? Вот тебе мой коварный вопрос!

– А у меня давно приготовлен хороший ответ. Я избавлен от сделок с совестью. Мои ценности в совсем других сферах. Меня не интересуют этнические, географические, политические границы.

– А, ты пойдешь в крестовый поход, куда Папа Римский скажет? Церковь будешь слушать?

– Нет, мне кажется, церковным властям сейчас доверять не стоит, Ватикану точно. Немощный он какой-то.

– Ну так за что отдашь свою тамплиерскую жизнь?

– За мою Даму сердца. За Анну. Правда, удобное решение? И никакого морального выбора, никаких душевных метаний. Я пролью свою кровь на пороге её дома, это значит, на финской границе. Не забудь, у тебя в полпятого стрельба.

* * *

Прошёл год. По ночам Суоми терзала Тролле своими дурными предчувствиями.

– Арви, Германия подтянула войска к польской границе.

– Пусть хапнет.

– Я вчера морошку собирала, прилегла отдохнуть, так советские стали меня штыками колоть.

– Дура, это еловые иголки, спи.

– Красная подруга просит всё вернуть как было.

– А как было? – у Арви тело стало ватным от волнения, а лоб покрыла испарина.

– При царе Петре Алексеевиче. Ихний Ленинград перенести невозможно, проще двинуть финскую границу на сотню километров. Красная подруга никому не доверяет и правильно делает. Пока ворон считаешь, другие бабы подлезут, ткнут вилами в бок – как бы за детей своих. В общем, она боится Германию, у которой харя оскалилась, и просит по-хорошему отдать моё ухо, Куоккалу, Терийоки, левую ногу, правую грудь, Райволу, Виипури, а взамен даст рога, копыта и обширные болота в Восточной Карелии. Я буду как абстрактная женщина Пикассо: помнишь, несколько ртов, три глаза, звёздочки. Арви, что с тобой? Тебе плохо? Сердце?

– Отдать Виипури?

– Да, с кренделями, Часовой башней, усадьбой Николаи, мысом, маяком, бильярдной датского посланника, отцовской мастерской, синей водой и белыми грибами. Ну что тебе стоит?

У Тролле потемнело в глазах. Суоми сжалилась над ним:

– Арви, да шучу я. Ей пока не нужен Виипури. Просто немножко моей плоти, чтобы обеспечить свою безопасность.

– Ни за что.

– Она очень просит, умоляет.

– Положишь в рот палец, откусит руку.

– Пусть подавится.

– Нет, мы не будем это обсуждать. А Германия что?

– Советует пожертвовать кусманчик.

– Курва, проститутка.