Хроника времен Карла IX

Олень бросился вначале на середину пруда. Выгнать его оттуда стоило немало труда. Многие кавалеры спешились и длинными жердями принудили бедного зверя возобновить побег. Но холодная вода окончательно истощила его силы. Он вышел из пруда, задыхаясь, высунув язык, и бежал, брыкая копытами. У собак, наоборот, удвоилась горячность. Недалеко от пруда олень, чувствуя, что бегством спастись невозможно, казалось, делал последние усилия и, повернувшись кругом к огромному дубу, смело выставил голову навстречу собакам. Первые добежавшие псы взлетели на воздух с разорванными внутренностями. Чья-то лошадь вместе с всадником грубо была повержена наземь. Люди, лошади и собаки, поневоле остепенившись, расположились вокруг оленя, не осмеливаясь, однако, приближаться более к его грозным разветвляющимся рогам.

Король спешился с большой ловкостью и, держа охотничий нож в руке, подкрался к дубу и сзади перерезал жилы на ногах оленя. Олень испустил какой-то жалобный свист и медленно стал оседать. В мгновение ока двадцать собак бросились на него. Несмотря на то, что они висели на нем, вцепившись в горло, в морду, в язык, олень держался неподвижно. Огромные слезы текли у него из глаз.

— Пустите дам, пустите дам, — кричал король.

Дамы приблизились.

— Вот тебе, проклятый еретик! — сказал король, вонзая нож в олений бок и поворачивая лезвие, чтобы расширить рану. Кровь брызнула с силой и покрыла лицо, руки и одежду короля.

Парпайот, или проклятый еретик, — это презрительная кличка, даваемая кальвинистам католиками. Это выражение и обстоятельства, при которых оно было произнесено, многим не понравилось, между тем как другие встретили его шумными одобрениями.

— Король похож на мясника, — сказал довольно громко с нескрываемым отвращением молодой Телиньи, зять адмирала.

Милосердные души, которых всегда бывает много при дворе, не позабыли довести это выражение до сведения: короля, а король его не забыл.

Насладившись приятным зрелищем собак, пожирающих внутренности оленя, двор тронулся обратно в Париж. По дороге Мержи рассказал брату о полученном оскорблении и о последующем вызове на дуэль, и, так как советы и урезонивания были уже бесполезны, капитан согласился сопровождать Мержи утром следующего дня.

Глава одиннадцатая УТОНЧЕННЫЙ ДУЭЛИСТ И ПРЕ-О-КЛЕР

Один из нас в живых не будет боле
В тот час, когда другой оставит поле.

(Поединок Стюарта с Уортоном.)

Несмотря на усталость после охоты, Мержи провел без сна добрую половину ночи. Лихорадочный огонь заставлял его метаться на постели и вызывал в нем деятельность воображения, доводящую его до отчаяния. Тысячи мыслей посторонних и даже вовсе не относящихся к настоящему событию осаждали и мучили его мозг. Не раз он думал, что одолевающая его лихорадка предвещает серьезную болезнь, которая не замедлит через несколько часов со всей силой пригвоздить его к кровати. Что станется тогда с его честью? Что скажет тогда свет? Что будут говорить Тюржис, Коменж, и он многое дал бы, чтобы ускорить наступление часа, назначенного для дуэли.

И вот, с восходом солнца, к счастью, он почувствовал, что кровь струится ровнее, и он с меньшей тревогой стал думать о предстоящей встрече. Одевался он уже спокойно и даже не без некоторой заботливости о красоте одежды. Ему представлялось, как на место поединка прибегает прекрасная графиня, находит его с пустячной раной, делает ему перевязку собственноручно и уже не скрывает больше своей любви. На луврских часах пробило восемь. Бой часов прервал его мечты, и почти в тот же момент в комнату к нему вошел брат.

Глубокая печаль отражалась на его лице, и казалось, что он провел свою ночь не лучше. Однако, пожимая руку Мержи, он силился придать своему лицу выражение хорошего настроения.

— Вот рапира, — сказал он, — а вот кинжал с хорошей чашкой. И то, и другое от Луно из Толедо. Взгляни, придется ли тебе по руке шпага, — и он бросил длинную шпагу на кровать Мержи. Мержи вынул ее из ножен, испробовал ее гибкость, пощупал острие и остался вполне доволен. Потом он обратил внимание на кинжал. Чашка около рукоятки была пронизана насквозь множеством мелких отверстии, сделанных с целью зацепить острие неприятельской шпаги и задержать его так, чтобы не легко было вытащить.

— Полагаю, что с таким прекрасным оружием я смогу защищаться, — сказал Мержи. Потом показал ладанку с мощами, данную ему госпожой Тюржис и повешенную на грудь, и прибавил, улыбаясь:

— Вот еще одно средство, спасающее от ударов не хуже кольчуги.

— Откуда у тебя эта безделушка?

— Догадайся! — и легкое тщеславие, проявившееся в желании показаться дамским любимцем, вдруг на минуту заставило его выбросить из головы и Коменжа, и боевую шпагу, которая без ножен лежала уже рядом с ним.

— Бьюсь об заклад, что эта сумасшедшая графиня вручила тебе эту вещичку, чтоб чорт ее побрал с ее коробкой.