Хроника времен Карла IX

Когда любовники скромны и осторожны, то зачастую случается, что раньше чем через неделю общество не в состоянии бывает проникнуть в их отношения. После этого срока благоразумие ослабевает, предосторожности кажутся смешными; быстрый взгляд легко заметить, еще легче истолковать, и вот уже тайна открыта.

Подобным же образом связь графини Тюржис и молодого Мержи скоро перестала быть секретом для двора Екатерины. Масса очевидных доказательств могла бы открыть глаза слепым; так, например, госпожа Тюржис носила обычно ленты сиреневого цвета, и такие же банты появились на шпаге Бернара, на его камзоле и на башмаках. Графиня довольно открыто заявляла о том, что бородатые подбородки внушают ей ужас, но что красивые усы ей нравятся. И вот с некоторых пор подбородок Мержи оказался тщательно выбритым, а его усы, отчаянно завитые, напомаженные и расчесанные свинцовым гребнем, образовывали подковообразную форму, концы которой поднимались значительно выше носа. Наконец, дело дошло до того, что начали рассказывать, что некто, выйдя из дому ранним утром и пересекая улицу Ассис, видел, как садовая калитка дома графини отворилась и оттуда вышел человек, в котором, несмотря на плащ, окутывавший его до самого носа, удалось без труда узнать сеньора Мержи.

Но всего больше убеждало и наталкивало на удивительное заключение то обстоятельство, что молодой гугенот, этот насмешник, безжалостно издевавшийся над всеми обрядами католического культа, теперь сделался усердным посетителем храма, не пропуская почти ни одной процессии и даже окуная пальцы в святую воду, что всего несколько дней назад сам рассматривал как ужаснейшее кощунство. На ухо шептали, что Диана скоро приведет к господу богу некую душу и что даже молодые дворяне, приверженцы протестантизма, стали заявлять, что они самым серьезным образом вознамерились бы обратиться в католичество, если бы вместо францисканских монахов и капуцинов им в наставники посылали бы молодых и красивых проповедниц, вроде госпожи Тюржис.

Однако, было еще очень далеко до серьезного обращения Бернара. Действительно, он провожал графиню в церковь, но становился рядом с ней, и в течение всей обедни не переставал что-то жужжать ей в уши к великому соблазну верующих. Таким образом, он не только пропускал мимо ушей богослужение, но даже мешал верующим слушать его с подобающей внимательностью. Известно, что в те времена процессии были таким же занятным развлечением, как маскарад или увеселительные прогулки. Наконец, Мержи не чувствовал угрызении совести, опуская пальцы в святую воду, ибо это давало ему возможность при всех пожимать красивую руку, вздрагивавшую каждый раз, как только он ее касался. В конце концов, если он и сохранял свою веру, то ему приходилось выдерживать горячие бои, и Диана приводила свои возражения с тем большим успехом, что она обычно умело выбирала такие минуты для своих богословских споров, когда Мержи труднее всего было отказать ей в чем-либо.

— Дорогой Бернар, — говорила она ему однажды вечером, положив голову на плечо своего любовника и в то же время обвивая его шею длинными прядями своих черных волос. — Дорогой Бернар, ты был сегодня со мною на проповеди, и что же, неужели весь этот поток прекрасных слов не оказал никакого действия на твое сердце? Ты все еще хочешь оставаться бесчувственным?

— Хорошо, добрый друг, как же ты хочешь, чтобы гнусавящий капуцин мог добиться того, чего не смог сделать твой мелодичный и нежный голос вместе с твоими религиозными доводами, так хорошо подкрепляемыми взорами любви, дорогая Диана!

— Злой, я сейчас тебя задушу, — и, стягивая слегка прядь своих волос, она привлекла его к себе еще ближе.

— Знаешь, чем я был занят во время проповеди все время? Я считал жемчужные зерна, украшавшие твои волосы. Смотри, как ты их разбросала по комнате.

— Я так и знала, что ты не слушаешь проповеди, — вечно одна и та же история. Уходи, — сказала она с некоторой грустью. — Я прекрасно вижу, что ты любишь меня не так, как я тебя. Если б ты любил меня, то давно бы стал католиком.

— Ах, Диана, зачем эти вечные споры, предоставим их докторам Сорбонны и нашим священникам, а сами мы лучше сумеем провести наше время!

— Оставь меня! Если бы я могла спасти тебя, как я была бы счастлива. Знаешь, Бернар, ради твоего спасения я согласилась бы удвоить число лет, которые я должна буду провести в чистилище.

Он сжал ее в объятиях, но она оттолкнула его с выражением неизъяснимой печали.

— А ты, Бернар, не сделал бы этого для меня? Тебя нисколько не беспокоит опасность, которой подвергается моя душа в те минуты, когда я вся тебе отдаюсь…

Слезы бежали из ее прекрасных глаз.

— Дорогой друг, разве ты не знаешь, что любовью прощается многое и что…

— Да, я хорошо это знаю, но если бы я сумела спасти твою душу, мне были бы отпущены все мои грехи, которыми мы грешили вместе, вдвоем с тобою, все, что мы сможем еще совершить… все это нам отпустилось бы. Да что я говорю: самые наши грехи сделались бы орудием нашего спасения.