Хроники Арехина

Слезы что, пустое. Главное же заключалось в том, что нюхательная смесь отгоняла злых духов. На время, конечно, не навсегда. С точки зрения современной физиологии, никаких духов не бывает, и души тоже нет, как и чаю, одни рефлексы остались, но как знать, что стоит за рефлексами.

Капелица действительно взбодрился — и порозовел, и потеть перестал, и аппетит вернулся. Не только на еду.

— Теперь, думаю, нам пора на завод.

— На какой завод?

— На Михайловский, какой же еще. Пора навестить инженера Рагозинцева. Время дорого, дел много, кони сытые бьют копытами, — оживленность Капелицы лишь отчасти обуславливалась действием табачка. Тут больше врожденной живости характера, пытливости ума, быть может, и желания поскорее вернуться в Москву.

— Вам лучше остаться. А я схожу, погляжу. Проведу рекогносцировку. Ну, а завтра с утра возьмемся за дело основательно.

— Morgen, morgen, nur nicht heute, sagen alle faulen Leute. Не будем откладывать сегодняшние дела на завтра. Он, день завтрашний, свои напасет.

— Хорошо, — согласился Арехин. Ein Wolf im Schlaf fing nie ein Schaf, мог бы он ответить Капелице другой пословицей, мол, сыщика ноги кормят, а ученого голова, но… Но оставлять одного Капелицу не стоило. Если причиной его недомогания был сглаз, постгипнотическое воздействие или нарушение психофизиологического гомеостаза — ученые любят заменять одни непонятные слова другими, — то поездка вреда не принесет. Ну, а если это все-таки капризы инфлюэнции, никто не помешает повернуть обратно. День сегодня на редкость теплый, ветра нет…

Извозчик ждал. Еще б ему не ждать: Арехин уже одарил его чаркой из чекистского полуштофа, глядишь, одарит и еще. И вообще лучше стоять, чем ходить.

— Михайловский завод знаешь?

— Как не знать, если там брат работал. Это в Азию нужно.

— Давай в Азию.

И пролетка не чета московской коляске, и мерину далеко до Фоба и Дейма, но все же лучше так, чем пешком.

Через полчаса Арехин решил, что не лучше. Нет, мерин трусил довольно бодро, но мостовая в азиатской части Екатеринбурга милосердия не знала. И в затылке стало давить — пока несильно, но лиха беда начало. Все-таки инфлюэнция? Нет. Уж к лучшему это, или к худшему, но причина неуютного чувства была иная.

За ними следили, причем следили мастерски. Разум не мог определить слежку, ее чувствовало иное «я», подстегнутое колдовским табачком. И это нехорошо.

Это значит, что позиция плохонька — для нас.

Что ж, делать нечего. Разыграть хорошую позицию великого ума не нужно. Вот плохую — другое дело.

5

— Скажите мне, Петр Леонидович, вы — большевик?

— Я числюсь сочувствующим.

— Любопытное совпадение, я тоже. Позвольте спросить вас, как сочувствующий сочувствующего: у вас револьвер есть? Или иное оружие?

— Нож армейский, швейцарский. В чемодане лежит.

— А стрелять вы умеете?

— В детстве, лет в пятнадцать, на охоту ходил с отцом. Из ружья стрелял. Дичь. Правда, никуда не попал. И еще в тире пару раз пробовал. С тем же результатом.

— В человека, стало быть, не стреляли?

— Как-то не пришлось.

— Придется вам потренироваться.

— Стрелять в людей?

— Стрелять по любой необходимой цели.

— Необходимая цель… Это звучит зловеще, вы не находите? — тут пролетку тряхнуло, и Капелица прикусил язык — буквально, но не до крови.

— Я нахожу, что гражданин обязан владеть оружием и должен быть готов его применить. Иначе он не гражданин, а подданный.

— Эти словесные тонкости сегодня до меня не доходят. И все равно, ведь лишнего револьвера у вас нет?

— Револьверы в революционное время лишними не бывают. Но револьвер, не лишний, а нужный, найти можно. Только если у вас нет привычки стрелять, то вероятность вреда заметно превышает вероятность пользы. Вы можете попасть в прохожего, в лошадь, в извозчика, наконец, в себя. Или в меня. Последнее особенно пугает. Поэтому, когда на нас нападут, постарайтесь сохранять спокойствие. Не нужно вскакивать, кричать, хватать меня за руки и за иные части тела. Сидите. Если есть возможность прилечь — прилягте и лежите недвижно. Если же меня убьют, помолитесь, только очень кратко, в одно слово, и бегите во весь дух куда-нибудь в людное место. Вы человек спортивного склада, бегать, полагаю, умеете.

— А когда на нас нападут? — Капелица, похоже, считал, что Арехин шутит.

— А на вас уже напали. Ваше недомогание было вызвано астральной атакой противника.

— Что-что?

— Если не верите мадам Блаватской, считайте его последствием отравления.

— И ваш злой табак был противоядием?

— В определенном смысле. Но сейчас нам грозит нападение традиционное, с выстрелами и поножовщиной. Поэтому будьте паинькой и считайте себя зрителем на спектакле.

— А бежать? Вы же советовали бежать?

— Это в крайнем случае. Ведь и в театре бывают форс-мажорные обстоятельства — кулиса загорится, люстра упадет…

Но никакого нападения не случилось, и до Михайловского завода они добрались благополучно. Прикушенный язык и отбитое седалище не в счет.

Завод переживал тяжелые времена. Это было видно и по давно небеленым стенам, и по грязным до непрозрачности окнам, а пуще — по малолюдью и тишине.