Хроники Арехина

Над главными воротами, краска на которых давно облупилась, висел транспарантик «Труд — это свобода!» и некогда алое, а теперь безнадежно выгоревшее полотнище с подозрительного вида пятном в центре.

Наказав извозчику ждать (хочет, не хочет, а придется везти назад, самогон-то остался в Пугачевском доме) они подошли к будочке вахтера.

— Открывай ворота, дядя, — сказал Арехин.

— Не велено, — ответил сторож, вахтер или часовой, поди, разбери.

— Чека, — Арехин помахал мандатиком.

— А коли Чека, то сами знаете, ворота открыть нет никакой возможности. Сами же велели заклепать.

— Тогда дверь отворяй.

— А вы точно из Чека?

Мандатик он рассматривал, надев очки с круглыми, толстыми и захватанными стеклами.

— Проходите, — наконец, разрешил он.

— Инженер Рагозинцев здесь? — полюбопытствовал Арехин.

— Куда ж ему деться, вы ж шутить не любите, — буркнул сторож.

За проходной зрелище было столь же унылое. Тишина если не полная, то в три четверти. И народу — как на похоронах бродяжки.

Капелица помалкивал. Смотрел, примечал. Ну да, ему доклад делать, помимо всего, «О состоянии промышленности на Урале». Он, Капелица, крепко на губком надеялся — статистика, другое, третье, но не то, что другого-третьего, даже первого, статистики, не было. Некому статистику собирать, порубили статистиков, покрошили в капусту. Число пайков по заводам? С разбивкой по категориям? Это, пожалуй, можно. Хотя, если ориентироваться на паек…

Арехин тоже подумал о пайке. Ничего удивительного, сейчас полстраны о пайке думает. Он, например, из-за пайка женился. Упросила давнишняя матушкина знакомая, женись да женись на моей дочке, хоть на один день, чтобы только справка была. Тогда вместо пайка четвертой категории дочке дадут третью. И комнату оставят, как жене сотрудника Коминтерна. А то прямо хоть в петлю.

Он и женился, благо теперь это проще, чем сходить в театр. Свидетельницей у новобрачной была фройлян Рюэгг. А у него — тезка Он. Хотя и свидетели — дань традиции. Закусили, выпили и разбежались. Очень революционно вышло. Молодая — в Столешников переулок, молодой — на Урал. Ладно, пустое. Развестись еще проще, чем жениться, но статус жены коминтерновца, пусть даже бывшей, за Анной (так звали дочь матушкиной знакомой, о чем Анна-Мария раза три пошутила) сохранится надолго. А пропадет он здесь, то жена станет вдовой… Какая-никакая, а польза. Что ж зазря умирать. Пусть вдовий паек получит.

Мысли эти, как обычно, промелькнули в уголке сознания за считанные секунды: пока он выискивал человека, на лице которого не горел знак «убью!». Наконец, нашел:

— Товарищ! К инженеру Рагозинцеву проводишь?

— Да дело у меня, товарищ. Но раз нужно… — видно было, что дело подождет, не прокиснет.

Проводник оказался словоохотливым:

— Грызную болезнь у меня признали, потому и не в армии я. Учетчиком работаю. Учитывать, однако, пока нечего, но это ж только до последней победы нашей армии на фронтах. Вернется народ и ударит по разрухе! Товарищ Троцкий обещал армию военную превратить в армию трудовую, с ней победить разруху легче. А вот хотелось бы знать, в трудовую армию с грызью берут? А кавалерия в трудовой армии будет? А артиллерия? Нет, он так спрашивает, из любопытства, видно же, люди московские, все знают, — проводник кивнул на нарядного Капелицу. Арехин корректно, но твердо перевел разговор на инженера Рагозинцева.

— Как не знать Рагозинцева, его все знают. Если бы пролетарием родился, цены б такому Рагозинцеву не было. И руки золотые, и голова светлая, и работает от зари до зари, и еще полночи прихватывает. Делает бронедирижабль, чтобы сверху врагов рабочей власти изводить безжалостно. Можно газами поливать, можно штыки метать, такие, с перышками, чтобы острием вниз падали, а можно и пороховые бомбы сбрасывать. Хорошо станет, мировая революция быстро победит, всех буржуев, кого не убьют, на грязную работу поставят, нужники чистить, или вот в публичные дома определят буржуек, какие посмазливее, и тогда для рабочего человека самая жизнь и начнется. Работать будет не на кого, и, стало быть, незачем, — если бы от учетчика-утописта пало сивухой, было бы еще ясно, но он был совершенно трезв. Хотя… Хотя свобода тоже пьянит.

— А вот и инженер, — они обогнули здание и оказались на площадке. На площадке — навес, под которым располагалась небольшая подводная лодка — так, по крайней мере, виделось с расстояния в пятьдесят саженей.

Однако нет — винтов не было, перископа не было, рубки тоже не было. Просто огурец-переросток, с круглыми пятнышками-иллюминаторами по всей поверхности.

— Где инженер? — спросил он учетчика.

— А внутри сидит. Или в мастерской — он показал на небольшое строение за чугунным огурцом.

Они подошли поближе. Арехин прикинул размеры огурца: в длину, пожалуй, метров восемь, в высоту — три, три с четвертью. Для огурца изрядно.

— С другой стороны вход-то, — подсказал учетчик и вдруг заторопился:

— Побегу, пора мне.