Хроники Арехина

— То есть? — Михаил Николаевич старался говорить снисходительно, как гимназист второго класса с приготовишкой, но Арехин видел: в любой момент снисходительность может обернуться волчьим оскалом. Комфронта за красивые глаза не назначают.

— То есть способна эта штука летать, или нет. Если нет — и спорить не стану, забирайте себе сорок тонн чугуна, не жалко, так и доложу — ерунда, афера, тратить на это силы и средства несусветная глупость, если не сказать хуже.

Лицо комфронта побледнело. Говорят, бледность у подобных натур есть признак величайшего гнева. Что ж, этого Арехин и добивался.

Но комфронта оказался крепок духом. Он помолчал секунд десять, потом рассмеялся:

— В ловушку загоняете, Александр Александрович, на слабо ловите? А я, пожалуй, и поймаюсь. Самому хочется посмотреть, на что способен бронелет. Ну, а если что, отвечу, почему не ответить. Решим дело по-революционному. Как, гражданин инженер, готов бронелет к выходу в открытое небо? — впервые обратился к Рагозинцеву комфронта.

— К завтрашнему дню, если условия позволят, — пробормотал Рагозинцев. В присутствии Михаила Николаевича он утратил запал. Или просто прикрутил фитиль, зачем светить, когда вокруг такие страсти полыхают.

— Хорошо. Условия я обеспечу. Значит, завтра в полдень? — требовательно спросил он у Рагозинцева.

— Ровно в полдень, — инженер согласился, но без энтузиазма. — По местному времени.

— Вот и отлично. Тогда увидимся завтра. А пока мои люди начнут готовить мастерскую к эвакуации.

— Ваши люди? — Арехин с сомнением посмотрел на стоявших поодаль красноармейцев.

— Со мною взвод, — улыбнулся комфронта. Теперь улыбка была торжествующий. Взвод — это реальность, со взводом не поспоришь.

— Тогда увидимся завтра, — Арехин сыграл «отступление в боевом порядке».

— Не смею задерживать, — пустил вдогонку залп комфронта.

Тут как раз и Капелица вышел из-за огурца, пошел было к комфронта и Розенвальду, но передумал. И правильно сделал: лица обоих показывали: «на людях мы незнакомы». Комчванство, как говорит Ленин.

Тогда уже Арехин подошел к ученому:

— Нам пора, Петр Леонидович. Уха стынет.

Уху он приплел из озорства, не очень умного, но другого в голову не пришло: он видел, что Розенвальд насторожился и ловит каждое слово. Вот пусть и подумает, что за уха, откуда, и долго ли она стынет.

Капелица тоже удивился ухе, но виду не подал. Действие табачка явно подходило к концу, и ему хотелось быть где-нибудь в более уютном месте, нежели заводской двор.

К выходу они шли молча. Говорить не хотелось, особенно здесь и сейчас. Вот устроятся в комнатке, нальют кипяточку, бараночку разломят пополам, тогда, глядишь, и разговор завяжется.

Солдаты — взвод, не взвод, а полвзвода точно, — суетились у ворот. Решали — расклепать их, или попробовать так снять, без лишней возни.

На Арехина с Капелицей покосились, но без злобы. Пропустили.

Пролетка затерялась среди полудюжины подвод. Зачем столько? И ведь пустые подводы-то. Они что, разбирать чугунный дирижабль намерены и по кусочкам возить к эшелону? Не похоже, что его запросто разберешь, чудный овощ екатеринбургской земли. Проще новый отлить, в Туле. Если, конечно, этот своим ходом не долетит до места назначения.

Вечерело, сырело, холодало.

— Куда? — спросил извозчик.

— В пугачевский дом, куда ж еще.

— Может, к Ипатьевскому завернуть? У вознесенской горки который.

— А что там, в Ипатьевском? — спросил Капелица.

— В нем императора с семейством порешили.

— В доме?

— В подвале.

Капелица посмотрел на Арехина.

— Нет, не стоит паломничество устраивать. Давай-ка на Златоустовскую.

Извозчик легонько стегнул лошадь, даже не стегнул, а так, побеспокоил разве.

— А то могу, у нас всякий, кто приезжий, туда ходят. Там много чего интересного… Пулю можно найти, которой императора кончали.

— Какую пулю? Ее что, из тела вынули и положили нас дожидаться?

— Пули наскрозь били и в стенах остались. А потом их выковырнули. Его ж не одной пулей, много раз стреляли. Нет, врать нечего, пули ненастоящие, то есть настоящие, из расстрельного подвала, но другого. Ими и вправду убивали, только не императора. Но есть и которые настоящие, и если знать, кого спросить…

— Не нужно нам ни настоящих, ни других. Своего добра хватает, — Арехин похлопал по кобуре именного маузера. Что маузер именной, революционное оружие, награда, возница не знал, да и никто в Екатеринбурге не знал. Знал Арехин, и довольно.

Извозчик настаивать не решился, была бы честь предложена, потом сами упрашивать станете, да поздно, и пули императорские кончатся, и дом разломают…

Ехали медленно, а смеркалось быстро.

— Что-то мы не той дорогой возвращаемся, товарищ, — сказал Капелица.

— Так на завод-то мы ехали из Европы в Азию, а теперь наоборот, из Азии в Европу едем. В Европу другой дорогой быстрее. Горку-то объезжаем с севера, стало быть, другой стороной.