Хроники Арехина

— Вы кушайте, кушайте, всё вкусное. В Москве такой зелени не найдете. Да и мясо из тётушкиного хозяйства, лучше не бывает.

— Благодарю, но я во время работы не закусываю. Не фарфоровый, а гуттаперчевый. Боюсь потерять гибкость. Вы, кстати, учитесь, не так ли?

— Уже не так. На днях завершила курс обучения в Ставропольской школе экономики. Заочно, конечно.

— Поздравляю, — Арехин закрыл папку.

— На мужа заведено дело? — без особого волнения (фарфоровая же) спросила гражданка Лачанова.

— Это вы о надписи? Какая папка была, ту и дали.

Разумеется, ни на вашего мужа, ни на кого иного дело не заведено. Пребывание живым не есть преступление. Просто производится проверка обстоятельств, способствующих порождению вредных слухов религиозного характера. Ну, вы понимаете — воскрешение Лазаря и тому подобное. Это не нужно ни властям, ни вам.

— Да уж… Супруг с того света — просто водевиль какой-то.

— Вот именно. Что ж, на этом позвольте проститься. Возможно, нам ещё придется встретиться, а возможно — нет.

Разговор длился недолго, но Аслюкаев успел и мясо съесть, и зелень. Глиняные сосуды с вином он хотел было взять с собой, но Арехин покачал головой:

— Уверен, никто не обидится, если милиционер сохранит трезвую голову в течение служебного времени.

— А после? Выпили бы вечером, — сказала вдова.

Аслюкаев с надеждой посмотрел на начальника.

— Вечером — другое дело, — пришлось согласиться Арехину. Он-то вернётся в Париж, а Аслюкаеву тут ещё жить да жить.

Они вернулись к Барановичу. Пилот не скучал: подняв капот автомобиля, он самозабвенно что-то подкручивал да подмасливал.

— Автомобиль исправен? — строго спросил Арехин.

— Автомобиль в полном порядке. Это я для профилактики… Двигатель любит, когда за ним ухаживают.

— Что ж, продолжайте ухаживать, а мы с товарищем старшим милиционером пройдём к доктору Гёсснеру.

— Да я мигом домчу, садитесь, — сказал Баранович, но Арехин объяснил:

— Нужно проверить, сколько времени ушло на то, чтобы позвать доктора. Да, милиционер, вы бутылки-то оставьте в машине, а то ходите с раздутыми карманами, словно хомяк какой.

— Разве у хомяков есть карманы? — невинно спросил Аслюкаев, но бутылки положил под сидение.

5

Дом доктора Гёсснера оказался в трёх с половиной минутах ходьбы от дома Лачанова. Тоже в три этажа, но не в мавританском, а в самаркандском стиле. И калитка была открыта. Медная табличка разъясняла, что доктор Гёсснер Генрих Адольфович ведёт прием ежедневно с восьми до двенадцати часов. Очень удачно — приёмные часы миновали, и они не помешают страждущим.

Они вошли во двор. Две лавочки для ожидающих, клумба, довольно запущенная, пустая урна для мусора — чувствовалось, что место это знавало лучшие дни.

И вновь их встретила пожилая женщина в чёрном. Видно, таков уж порядок на этой улице.

— Вам на приём к доктору Гёсснеру?

— Да, нам нужен доктор Гёсснер.

— Проходите в кабинет.

Кабинетом оказалась довольно просторная комната с рукомойником, ширмочкой, кушеткой, стеклянным шкафом — словом, обычный кабинет частнопрактикующего врача. Данью революции был портрет Семашко, висевший над солидным двутумбовым столом.

— Доктор сейчас придёт, — сказала дама в чёрном, но ни вина, ни закусок не предложила.

Арехин сел на жесткий стул, Аслюкаев встал рядом, видом своим выражая суровость и непреклонность.

К чести доктора, пришёл он практически сразу — видно, надевал накрахмаленный белый халат.

— Ну-с, кто из вас больной? Или у вас другое дело?

Арехин помедлил несколько секунд. Доктор, как его и предупреждала ассистентка ленинской больницы, был стар, но впечатление производил отрадное: двигался легко, говорил чётко, взгляд прямой и осмысленный. Никаких признаков угасания. Ну да, ассистентка же предупреждала, что день на день у доктора Гёсснера не приходится. Хорошо, значит им повезло.

— Я — специальный агент Арехин Александр Александрович. Меня интересуют обстоятельства болезни Антона Сергеевича Лачанова.

— Я должен был догадаться. Впрочем, не стану лукавить — я и догадался. Только ждал местного, кисловодского следователя, а вы, как я вижу, издалека. Что ж, вероятно, вы специалист по делам такого рода.

— Какого рода?

— Не каждый день оживает умерший.

— То есть вы считаете, что Антон Лачанов умер?

— Я совершенно в этом уверен, иначе как бы я написал свидетельство о смерти?

— Вот и мне интересно. Не могли ли вы ошибиться, и принять обморок или глубокий сон за смерть?

— Прощаю вас, молодой человек, исключительно из-за вашей юности. Что же до сути вопроса, отвечаю в трезвом уме и здравой памяти: не мог. Поскольку перед тем, как покойника повезли на кладбище, я ещё раз осмотрел его. Все признаки смерти определялись несомненно: трупные пятна, окоченение и проявления начавшегося разложения плоти.

— Как же тогда вы объясните, что гражданин Лачанов жив, здоров и пребывает в больнице имени Ленина?

— Никак. Прежде всего потому, что я его не видел. Мёртвого Лачанова я освидетельствовал, освидетельствовать же живого меня не звали.

— Считайте, что позвали. Можно выписать повестку, а можно и так — в автомобиле место есть.