Хронология воды

Относительно дерьмовый роман «Пещеры», который мы выдали, был вдохновлен реальной новостной вырезкой — публикацией «Ассошиэйтед Пресс» от 31 октября 1969 года, озаглавленной «Чарльз Освальд Лоуч, доктор теософии и первооткрыватель так называемой СЕКРЕТНОЙ ПЕЩЕРЫ ДРЕВНИХ АМЕРИКАНЦЕВ, вызвавшей археологические споры в 1928 году». Помещенный в 1930-е, Лоуч изображен в книге осужденным убийцей, которого под поручительство священника выпускают из тюрьмы Сан-Квентин, чтобы возглавить экспедицию и переоткрыть пещеру.

Это не очень хороший роман. То, во что мы влезли, было чем угодно, но не романом. И сколько бы мы ни следовали за бывшим заключенным священником по пещере, всё, что нам удалось обнаружить, — это экскременты морского льва.

Не знаю, согласится ли со мной весь наш отряд, но мне кажется, что то, что мы начали в тот год, было финалом. Самым последним отрезком или точкой чего-то. Или небольшим остатком чего-то, что было уже истрачено. Или, может быть, это было последнее дело Кизи — приблизить свой конец.

У каждого писателя из Орегона есть своя история про Кизи. Я серьезно — сходите на чтения в Орегоне, — 85 процентов всего времени там будет всплывать его имя, неважно, был ли знаком с ним выступающий. Будут упоминать его дом в Плезант-Хилл. Или автобус. Или иногда тексты. А иногда его «бунтарский дух». Часто, когда я нахожусь в аудитории, у меня начинает живот болеть от того, что его имя используют так банально и бездарно.

Я думаю, что все, кто был знаком с Кизи, знали его как другого человека. Может быть, это справедливо по отношению ко всем великим людям, или, может, по-настоящему их вообще никто никогда не узнаёт — все мы просто оказываемся поблизости с ними и потом присваиваем себе этот опыт. Мы произносим их имена и надеемся, что они звучат из наших уст достаточно лично. Но близость это не то, что описывают в книжках и кино.

Только год спустя — через год после окончания литературной мастерской и через год после того, как вышла наша не такая уж и хорошая книжка и я почувствовала, как сильно мы подвели Кизи; через год после того, как из-за интрижки со своей любовницей водкой он очутился в клинике Майо[36]… мы двое встретились в его доме на побережье.

Тем вечером он вскипятил воду, сварил пасту, вывалил сверху банку мясного соуса, и мы ели всё это погнутыми старыми вилками. И пили виски из жестяных кружек. Он рассказывал истории из жизни. В этом он был лучшим. А что я? У меня не было никаких историй из жизни. Или были? Когда стемнело, он зажег какие-то говеного вида старинные свечи. Мы сели рядом на два деревянных стула и смотрели на залитую лунным светом воду. Я точно помню, что постаралась занять стул постарее, чтобы почувствовать себя частью истории. Из-за чего мне пришлось вытянуть и сложить друг на друга ноги и скрестить руки на груди. Я выглядела как Авраам Линкольн.

А потом он спросил:

— Лучшее событие в твоей жизни? Какое оно?

Я сидела дура дурой и пыталась вспомнить, что же в моей жизни было самым лучшим событием. Нам обоим уже было известно, что было самым худшим. Ничего самого лучшего со мной не случалось. Или случалось? В памяти всплывало только плохое. Я посмотрела на океан.

Наконец я ответила:

— Плавание.

— Почему плавание? — спросил он и повернулся ко мне.

— Потому что это единственное, в чем я была хороша, — вырвалось у меня.

И он обнял меня своей огромной рукой рестлера и писателя.

Бля. Вот оно. Приехали. Его кожа пахла… ну, как кожа чьего-нибудь отца. Лосьоном после бритья, и потом, и виски, и мясным соусом. Он собирается сказать мне, что я хорошо трахаюсь. Он собирается назвать меня «чикулей» — прозвищем, которое он использовал для меня в год литературной мастерской. А потом я раздвину ноги для Кена Кизи — потому что так поступают доверчивые блондинки-дуры. Я закрыла глаза и стала ждать того, что обычно делают руки мужчин с женщинами вроде меня.

Но он ничего такого не сказал. А сказал вот что:

— Я много раз видел, как писатели появлялись и исчезали. У тебя есть то, что нужно. Всё в твоих руках. Что будешь делать дальше?

Я открыла глаза и посмотрела на свои руки. Они выглядели полностью онемевшими.

— Дальше? — спросила я.

— Ну, в жизни. Что дальше?

Плана у меня не было. Горе было. Ярость. Сексуальность. Книги мне нравились больше людей. Нравилось напиваться, и торчать, и трахаться, так что мне не приходилось отвечать на такие вопросы.

Пока я это пишу, я понимаю, что есть и другой способ рассказать эту историю. Мягче. Тише и скромнее. Вопрос, который он мне задал. Это тот вопрос, который должен задать любящий отец.

Или я могла бы наврать. Могла бы изобразить бурный психоделический любовный роман. Или игры горячего мужчины постарше с женщиной помоложе. Я могла бы написать что угодно. Есть миллион способов обо всем рассказать.

Кизи был лучшим лгуном из всех, кого я встречала.