Хрустальный мальчик

Анна с размаху прыгнула на кровать и перекрестила на груди руки. Матрас жалобно заскрипел под её весом, и тьма, наполнявшая комнату, казалось, лишь сгустилась, когда она встретилась с упрямой матерью взорами. Несколько секунд они смотрели друг на друга в совершенном молчании, лишь сопение носа рассерженной Анны разрушало напряжённую тишину между ними.

Морщины на лбу Анны, всегда появляющиеся в минуты сильного волнения и кипящей ярости, неожиданно разгладились, и Анна, испустив глубокий вздох, откинулась назад на постели.

– Ладно, – покорно сказала она, – ладно, пускай твоя дурацкая Иришка идёт со мной, только сначала я быстро сбегаю в лес по своим делам и потом её заберу.

– А вправду ли ты так сделаешь? – мать не спускала с Анны подозрительного взора. – Только удумай мне спрятаться от неё в лесу и до самого заката там торчать. Посмеешь так нахамить – честное слово, я тебя домой переночевать не пущу!

Анна только хмыкнула, хоть и дрогнули слегка её плечи.

– Да не буду я ничего такого делать, мама. Ты бы мне только позволила не всё время с этой дурацкой Иришкой возиться, и всего-то.

Мать снова скользнула по Анне подозрительным взглядом, вздохнула горестно и всучила ей в руки швабру и пустое ведро, которые прятала за спиной.

– Времени мало, – призвала она, – скорей за работу!

* * *

Анна никогда не считала, что её старшей тётушке подходит данное при рождении имя. Никакого света она не излучала: она была чопорная, кислая, мрачная, не склонная к шуткам или продолжительным разговорам на любые отвлечённые темы, которые плохо понимала. Тётушка её была человеком строгих и унылых правил и, казалось, не дарила, а высасывала всякий свет из окружающих предметов и людей. В домах, которые она посещала, неожиданно замолкал детский смех и весёлые пересуды взрослых; яркие цветастые шторы и ковры менялись на унылые и однотонные, и везде поселялась слепящая глаза правильная, безукоризненная чистота. Тётушка Анны была в миру монахиней: она не признавала коротких и свободных одежд, не повышала голоса, не держала дома животных и каких-либо предметов, что могли бы придать обжитой вид.

Анна терпеть не могла свою тётушку. Муж её был весёлым и крепким человеком, непонятно как согласившимся на жизнь среди бесконечных нравоучений, молитв и наставлений. Вот его Анна любила, но он умер рано и как-то нелепо, и Анне даже не объяснили толком, как и почему. Для себя она решила, что тётушкин муж не выдержал скуки и холодности вечно сдержанной и унылой супруги и умер попросту от скуки. В жизни случалось и не такое, как говаривал ей Землерой, сам людей почти не знавший. Анна терпеть не могла тётушку ещё и поэтому: она о муже не горевала, а словно бы радовалась, что тот умер, хотя и носила по нему траур.

– Ему открылась дорога в лучший мир, – вот как любила тётушка отзываться об его смерти.

При этом она цветов на могилу не носила и словно бы вообще не ведала, где эта могила находится, да и другим не рассказывала. Она считала, что всё знает и умеет лучше других, высоко задирала толстый нос с крупным мясистым кончиком, фыркала, подбирала складки тёмных глухих платьев и поучала всех, с кем только ей доводилось часто сталкиваться, правильному, полезному и вечному. Усерднее всего она трудилась над собственной единственной дочерью Ириной, которая приходилась Анне двоюродной сестрой (других сестёр и братьев у Анны, кроме Марии, не было). Мать Анны любила говорить, что ближе Ирины у Анны никого нет, и успешно игнорировала любые попытки напомнить ей о существовании Марии, которая, пусть и не связывалась ни с кем, кроме отца, уже почти три года, всё-таки ещё была жива и тоже являлась частью семьи.

Если мать Анны не хотела признавать Марию, то собственная сестра не желала признавать её.

Женщина с именем, подобранным на редкость неправильно, вытягивала свет из всех, кто её окружал, и отгораживалась от тех, у кого свет забрать не получалось: то ли слишком крепко прилепился он к самой натуре человека, то ли света в душе вовсе не было. Собственная младшая сестра с семьёй были для этой женщины бесполезны, вот она и ограничивала общение и запрещала Ирине даже думать о родственных встречах, обменах телефонными звонками и подарками.

Анна была уверена, что Ирину она и вовсе ненавидит.