Хрустальный мальчик

– Да вы, я гляжу, там поселиться были бы рады! – в сердцах вопила мать Анны и принималась обижаться.

Но, поскольку обижаться она любила и без причины, ни дедушка, ни отец Анны не бежали просить у неё прощения и, тем более, и пальцем не шевелили, дабы разгрести завалы в сарае. Анне казалось, там можно найти всё, что угодно, и дедушка с отцом действительно чего только в сарае ни держали: отвёртки, шурупы, гвозди, даже новомодные электрические дрели, старые, ещё от прежней власти оставшиеся, швейные машинки бабушки, разводные ключи, гайки… И, если дедушке и отцу требовалось как можно скорее что-то найти, они с проворством и изяществом фокусника доставали нужную вещь словно бы из воздуха.

– Говорю же, – не уставал повторять дедушка, – тут полный порядок, но женщинам это не понять.

Сарай был особым, мужским, царством, и Анну сюда пускали только потому, что она обещалась вести себя очень тихо, не возмущаться, свои порядки не провозглашать и вообще ничего не трогать. Пока дедушка и отец её работали, она сидела на старом топчане в углу, сгоняла с рук комаров и во все глаза смотрела.

Работы всегда было много. Каждое утро то дедушка, то отец что-нибудь приволакивали в сарай: косу ли, лестницу ли, бывало, что даже какой-нибудь древний велосипед со сдувшимися шинами и покоробленным рулем или цельную ванну, только без кранов. Где они всё это находили, оставалось большой мужской тайной. Ещё большей тайной было, куда после девались все исследованные вещи. Они могли потонуть в горах пыльного железно-резинового хлама, а могли… и тут Анна давала волю своей фантазии.

Сарай был особым царством, почти таким же загадочным и интересным, как лесные владения Дароносицы, Землероя и прочих духов лесных. Сарай испокон веков раздражал всех женщин в семье: Анна смутно помнила, как бабушка её, пока была жива, если ссорилась с дедом, выгоняла того из дому, и он шёл жить в сарай, где заваливался на подстилку, подкладывал кулак под голову и долго, упорно лежал, а вставать и выходить наружу отказывался. Бабушка сама к сараю приблизиться не смела и гоняла туда Анну, напутствуя:

– Ну, попроси деда, тебя он послушает, выйдет…

И Анна долго околачивалась у высокого деревянного порога и испуганным тонким голоском молила деда выйти, а он отказывался, отворачивался, даже еду, что ему носили, не принимал, и это ещё серьёзнее злило бабушку. Наконец, она всё-таки преодолевала невидимый таинственный барьер, что отделял дедово царство от её владений, сама приходила к порогу и прогоняла Анну с глаз долой, и они с дедом долго о чём-то разговаривали, бывало, что и ссорились во весь голос. Потом дед всё-таки поддавался на бабушкины речи и из сарая выходил, но на её требования демонтировать лежанку никак не отвечал: знал, что и года не пройдёт, как эта лежанка ему опять потребуется.

Теперь в сарае жил ещё и отец Анны, когда они с матерью бывали в ссоре (а такое год от году чаще случалось), так что лежанок стало две. Анна попросила однажды себе такую же лежанку, третью, но отец и дед сильно на неё разгневались, пригрозили выгнать, так что Анна больше с ними об этом не заговаривала.

Готовились все к летним торжествам, и август вовсю властвовал над полями, кинотеатрами, асфальтированными дорогами и маленькими огородами. Дед Анны, уж на что вторую неделю из сарая не выходил, а и то празднике прослышал: с соседом переговорил, который всё от жены к любимой девушке бегал и определиться не мог.

– Вот, сразу молодость вспоминается, – размеренно говорил дед, очищая от жёсткой кожицы тонкую гибкую палку, – когда я чуть старше твоего, Анна, был, у нас и не такие пляски устраивали в лесу.

– Да и при мне ещё это было, – встрял отец. Он сидел к Анне спиной, за большим высоким столом, и размеренно обстругивал что-то: только длинные кудряшки стружки сыпались на земляной пол. – Перестали эти праздники греметь, как власть сменилась… но тогда никому до смеху не было.

– Уж не говори, что никому, – осадил его дед, – в любую пору были те, кто над чужим несчастьем горазд посмеяться и на чужом горе свою радость вырастить.

– Да теперь всё меняется, – задумчиво произнёс отец и надолго примолк.

Анна задумчиво перебирала края своей юбки: так истрепались они, извечно за колючки и острые края веток цепляясь, что теперь их как будто бахрома увенчивала.

– Эй, – тихо сказала она, – дедушка, а, дедушка…

– Чего тебе?

– А как вы праздники те в лесу справляли?

Хоть и не видела Анна стариковского лица, по голосу его, враз смягчившемуся, тише ставшему и глуше, чувствовалось, что он улыбается.