Хрустальный мальчик

К нам на праздник девица забрела. Была она высокая, да сама тощая, особенно в талии, что тростинка – вот-вот переломится. Но плясала она заправски, лучшим нашим плясуньям фору дала, они и стали от зависти локти покусывать. А Свистун был парень хороший, да безголовый, да повлиять на него было легко. Вился он за одной из наших работниц, больно красива она была, да с червоточинкой: завистливая, гордая, и никому, кто лучше неё хоть в чём-то был, она этого не прощала. И Свистун вдруг подумал (молодой да глупый): если она, она сама увидит, как эту танцовщицу кто обтанцует, удовлетворится её сердце, проникнется она благодарностью… Он ей и пояс свой подарил, дорогой, красивый пояс, на том самом празднике, а она взяла, потому как шитьё ей приглянулось. Ну, и подумал он: уже почти моя, девица мечты моей! И совсем у него голову туманом заволокло.

Отговаривали Свистуна. Просили не вмешиваться. Нехорошее дело, говорили ему, он задумал: пусть девица и не местная, и странная, а всё же она тут сейчас танцует, ни слова плохого никому не сказала, ни полдела плохого никому не сделала.

Да Свистун всё на своём стоял. И досвистелся, как понимаешь.

Подошёл он к этой девице, стал кругом неё козла отплясывать. Она взяла да и приняла его руку, и он в самый центр нашей полянки её повёл, чтобы все, а особливо – та девушка лютая, – видели, что он с ней сейчас танцевать станет. И завертелись они, закружились, что из-под ног чуть ли только искры не летят! Никогда мы ничего похожего в жизни своей не видали; и до этого, и после этого я на куче таких праздников побывал, лишь, как тридцатник стукнул, перестал на них ходить, но и близко ничего подобного не случалось больше. И она танцует легко, словно порхает, как будто за спиной у неё – крылья, да мы того не видим. И он рядом с нею – такой же проворный, даром что человек, но задыхается, и глаза у него уже не так ярко сияют.

Все мы на них смотрели. Ничто нас не интересовало более их пляски. Только музыканты знай себе гремят да свиристят, а эти и без мелодии танцуют, и девица всё смеётся, словно ей это нипочём. Да наш парень, Свистун, остановиться бы ему, понять бы, что не с простой девушкой он пляшет – да куда там ему! Та работница на него во все глаза смотрела, и не мог он более времени терять.

Танцевали они, как сумасшедшие, и даже музыканты им подыгрывать устали. В тишине они на одно из брёвен взлетели, у самого костра ритм свой оттарабанивали. Свистун уж еле дышит, даром что из всех наших плясунов он самый крепкий был да выносливый, а девица только и хохочет – ну правда ничем её не возьмёшь!

И тут Свистун понял: не сейчас, так никогда он её не перетанцует. Взял он её за талию, вроде как бы приподнять хотел, да только совсем не это на уме у него было. Провертел он девицу кругом себя, с бревна спрыгнул – и головой её в кустарник!

Все мы примолкли, и смеяться, и хлопать мы ему перестали. Любовь, поклонение – это всё понятно, да нехорошо так поступать с женщиной, тем более – с гостьей. Все мы замерли, и на полянке совсем тихо стало. Я такой тишины в лесу доселе не встречал, а если и сталкиваюсь с ней ныне, то сразу домой спешу: злая это тишина, сулит она лишь несчастья!

А Свистун, глупец, стоит и улыбается. Горд он собой был до невозможности: перетанцевал-таки, показал-таки той своей работнице, что она лучше, ведь с нею подобного никогда не случалось. И она на него впервые во все свои самодовольные глаза посмотрела, а разве же молодому парню много для счастья для надо?

Поднялась та девушка. Мои братья, вернее, подымать её кинулись, да сама она встала, от любой помощи отказалась. И стоит, каланча каланчой, руки в боки, волосы во все стороны торчат, и видно, что у неё не волосы, а полевая трава иссохшая.

У всех у нас сердца в пятки ушли. Тогдашняя молодёжь была не чета нынешней: сразу узнавала и духа, и простого шута, что забавы ради честных людей пугает. Вот эта девушка нас не пугала вовсе – как есть она пред нами предстала, и все мы поняли: не отделаемся мы малой кровью, шибко она сердится. Она сама стоит, молчит, а из глаз её ведьмовских зелёных искры так и летят! Когда она братьев моих растолкала, наш костёр высокий тотчас погас, и на небе темным-темно стало, ни зги не видать. Унизили её, конечно, никакой женщине это по нраву не пришлось бы, а уж такой, нечистой – тем более!

Шагнула она прямо в костровище, к Свистуну направилась. А он стоит, обмер, что девица перед возлюбленным, и только в глазах у него не любовь, а ужас. Такой ужас я разве что у животных, как им горло режешь, видал, – дедушка поскрёб в затылке и беспокойно заёрзал на месте. Видно было, как глубоки стали морщины у него на лбу: не самые приятные воспоминания разбудила в нём внучка. – И мне страшно стало, так страшно, что хоть кричи, да не мог я кричать: у меня горло словно бы сдавило что-то. И только во все глаза смотрел я, и все смотрели, как девушка эта нечистая к нашему Свистуну подошла, и ни я этого не забыл, ни один из нас тоже, и вовек мы, кто ещё живой, из памяти такое выкинуть не сможем.