Хрустальный мальчик

– Ну а так и я своими глазами видела, что бабушка руками лечила! – не отступалась лохматая рыжая девчонка. – Факт это, говорю! Что мне теперь, сомневаться, а?

Сверчок лишь ворчал и приговаривал себе под нос, точно дряхлый-дряхлый дедушка, давно и от жизни, и от всех её бесконечных сюрпризов уставший:

– Не верю я в это, нет, не верю…

И так неожиданно, совершенно незаметно, время прошло – нет, пролетело даже. Канули светлые часы в красноватую пропасть заката, и над лесом разостлались во всей своей гордой и самоуглублённой красоте розоватые рваные тучи, а солнце за линией горизонта спряталось. Анна, ладонью голову подперев, одним глазом вверх смотрела, а другим – за Землероем приглядывала – неспокойно у неё отчего-то на сердце было. Трижды махнула она ему рукой, к себе подзывая, да не увидел того Землерой – а, быть может, видеть и не захотел: странный он был, как Анна себе любила говорить: что ему не по нраву, того и не существовало для него.

Когда и закатные облака почернели и стали сливаться с синеющим небом, и блеклые звёзды проступили ярче, раскатывая полосами дрожащие серебристые лучи, старшие бросили свои дела: свою готовку, свои музыкальные инструменты, топоры свои, – и потопали за хворостом да за дровами – костры разжигать. Ребята тоже ненадолго остановились. Рыжая лохматая девчонка нырнула в кусты, где когда-то пряталась, и с целой вязанкой выползла оттуда, ещё злее разлохмаченная. Сверчок всё сидел на своём бревне, понурившись, и ни на кого не смотрел.

– Эй, Сверчок! – подозвала его рыжая девчонка, но Сверчок даже головы не приподнял. – Эх, да и ну тебя! Баба с возу – лошади легче, знаешь ли!

Ребята разбрелись по всему пятачку. Видела Анна, как быстро они собирают самые мелкие, сухие, но хоть мало-мальски пригодные веточки для костра, и видела, как быстро самые проворные мальчики (они-то, наконец, и сумели вдвоём загнать и изловить рыжую вредноглазую девчонку) перебегают на ту часть поляны, где развлекались старшие. У них мальчишки легко и уверенно таскали и хворост, и даже дрова, но понемногу: стоило кому-нибудь заметить, стоило поймать вора, как тот получал и пинка, и подзатыльника, и затрещины, такой звонкой, что звон высоко под древесными кронами витал, и долго ещё он там оставался.

Наконец, все костры были собраны: и у взрослых, и у младших. Огонь облизал небо, словно бы требуя подкинуть ему ещё что-нибудь вкусненькое, для завтравки пробуждающегося аппетита, но небо не кормило то, что стелилось под ним; кормили зарождающееся пламя трава и хворост. Быстро и весело занималось топливо: мелкие язычки танцевали у самого края ямы, где костёр развели, и, казалось, что они, как какие-то нелепые бесформенные страшилища, пытаются отрастить себе ноги и выбраться наружу – побродить, погулять по бескрайнему свету. С треском истлевали и обрушивались в серую лёгкую золу изничтоженные веточки и травинки. Из-за деревьев, что обступили поляну, как вечно бдящие стражники, потихоньку выползала темнота. Она ещё не была совсем в себе уверена: кралась еле-еле, осторожничала, но близилась, и всё дальше вытягивала свои тонкие руки крючьями, будто хотела кого-то из гуляк зацепить и к себе утащить – в своё жуткое пристанище. Но были слишком уж слабы и тонки эти руки, они пугались тепла и света, и никого тьме не удавалось полонить.

Анна перевернулась на спину. Прямо над нею нависло лицо Землероя – настоящее лицо, то, что она видела всегда лишь наполовину.

– Ну как? – спросила она. – Понравилось мной притворяться? Теперь уж хватит, наверное, к тебе пойдём?

Землерой нахмурился.

– Нет, не хватит, – отрезал он, – сейчас самое любимое моё: через костёр прыгать будем! Всегда хотелось мне через костёр, как настоящему мальчику, прыгнуть, но у нас… у нас на праздниках так не делают.

– А почему?

– Потому что многие духи огня боятся и солнечного света, – пробормотал Землерой, отворачиваясь, – потому что эти духи – они в лесу только с наступлением темноты хозяйничают, и хоть один рассветный лучик для них – что для человечка бочка яда. На наши праздники все собираются, потому ночью их и проводим: духи рассветные, может, и не очень-то любят темноту, но терпеть её могут, ведь темнота – она с нашей совестью одного цвета. Через костры у нас прыгать нельзя – если с духом ночи это сделаешь, он и в облачко может превратиться, по ветру развеяться!

– Значит, тебе прыгать можно? – осторожно уточнила Анна.

– Да, – согласился Землерой, – я ни ночи, ни дня не боюсь, одно меня только страшит – выход из этого леса, уход от дерева этого, которое меня спасло и которое мне сейчас жить дозволяет. Костра я не боюсь, Анна. Прыгнем вместе?

Анна резво села на земле, сломала упавшую веточку подошвой.

– С ума спятил? – ахнула она. – Да как же ты это другим объяснять станешь? Было столько человек, а стало на одного больше? Как ты им представишься?

– Никак представляться я не стану, нас столько, сколько было, останется, ни одним меньше, ни одним больше, – и Землерой, словно бы забавляясь, пальцами щёлкнул.

Анна неловко дёрнулась, и пугающий холодок пробежал у неё по сердцу.