Хрустальный мальчик

Прищуренные мрачные глаза Сверчка вовсю следили за ними. Невозможно было колыхнуть спокойствие его пристального охотничьего взора. В ладони он мял и катал запылённый алый пояс Анны.

Где-то вдалеке трижды ударили по импровизированным барабанам и четырежды – по самому настоящему барабану. Всё это было у взрослых: и музыка, и безумные пляски, не остающиеся в памяти и дарящие на память только сложный хмельной дурман. Дети стояли у костра, и таяла их очередь, и рассыпались они, прыгнувшие парочки, поодиночке, собирались группками и смеялись. Многие даже на землю падали и держались за животы: так им смешно было, а отчего смешно, они ни себе, ни кому бы то ни было другому в жизни объяснить не сумели бы. Это страх подгонял их сердца, когда они проскакивали над беспокойно извивающимися жаркими языками, которые чуть было не облизывали им подошвы, подолы и рукава. Когда огонь оставался позади, сердце опускалось на место, но всё ещё дико и неукротимо стучало, и надо было его как-то остановить, и самый подходящий ритм для них был один – смех, нескончаемый безудержный смех.

Анна и Землерой остались перед костром одни. Куда-то к небу тянулись искореженные алые пальцы, дрожа и тая, словно бы их обрубали у них на глазах, и глубоко-глубоко в мшистой ямке дотлевали со скорбным хрустом веточки. Анна сжала руку Землероя покрепче. Они стояли лицом к лицу с пламенем, и искорки его сыпались на них, на мгновение зажигая одежду, но у Землероя по-прежнему была холодная рука – холодная и спокойная, как будто высеченная из камня.

Анна повернула к нему голову и неловко переступила с одной ноги на другую. У неё кожа стала горячая и скользкая от пота, и у неё даже губы почему-то дрожали, а сердце, стиснутое в комок, медленно поднималось к самой вершине горла, и она рада была бы засмеяться, но ей пока было слишком страшно, а Анна не принадлежала, увы, к тем, кто смеётся от ужаса.

Землерой тоже к ней повернулся. Ребята, возившиеся в кустах, повернулись и, подбадривая их, крикнули:

– Ну давайте уже! Хоровод пора собирать!

Сверчок стремительно поднялся со своего бревна, и опять оно скрипнуло, застонало под его весом. Ноги у него были длинные, словно ходули, и передвигался он, как цапля, что рыщет по болоту. Дьявольские алые искорки плясали в его глазах, но то были искры не от костра.

Серебристо-серые глаза Землероя оставались спокойными и сосредоточенными. Он даже не видел, казалось, что Сверчок идёт к ним, уверенный, как бык – на сражение с соперником, и он словно бы не чуял горячего дыхания, вырывающегося из широких ноздрей Сверчка клубами.

Анна крепче сжала руку Землероя и зажмурилась. В темноте ей легче было сделать первый шаг, хоть и не знала она, куда станет падать. Она метнулась вперёд, занесла одну ногу, как будто в танце, и пропищала, сорвав себе голос:

– Ну же, давай!

И пламя костра обожгло ей ноги и забралось под подол юбки. Она как будто бы уже упала в огонь и горела: он дунул на кожу не ласково и не искушающе, а по-свойски, словно бы нахрапом, силой стремясь отобрать своё. Анна распахнула глаза, и тотчас слёзы боли потекли у неё по щекам: она смотрела в оранжево-красное пекло, и летящие оттуда искры путались у неё в волосах и, оседая на коже, яростно жгли её, а дым беспощадно выедал глаза, словно выковыривая по кусочку острозубой вилкой. Волосы Анны разметало по плечам горячее дыхание снизу, и вдруг что-то холодное обожгло и обвило ей плечи.

Земля под ногами почудилась ей слишком твёрдой, и она, шатаясь, упала на колени. Слёзы всё ещё текли у неё по щекам, и больно было коже даже от того, что редкие травинки касались её. Анна схватилась за грудь и закашлялась: пусть со зрением у неё и не всё сейчас было в порядке, не могла она не заметить одного, самого для себя важного: того, что набросил ей и Землерою на плечи Сверчок, прыгая через костёр следом.

Алая широкая лента сползала с её груди, неловко цепляясь за края одежды, и другой такой же конец отчаянно держался за плечо Землероя. Отвернул он от Анны своё лицо, и дым всё ещё ел ей глаза, хотя костёр буйствовал сзади, и Анна не видела, каков он: но она услышала, как вдруг заверещали и всполошились кругом них дети, и заметила даже, каким бледным, без кровинки, стал Сверчок, прыгнувший следом. Сверчок вытянул перед собой палец, и удлинившееся лицо его с безумными, совсем чёрными, глазами как будто задрожало.

– Нечистый! – заорал Сверчок, тыча в Землероя пальцем. – Нечистый у нас! Бегите! Бегите! Тут нечистая сила!

Дети завизжали и бросились кто куда. От топота маленьких ног затряслась и застонала земля, и костёр съёжился и затрещал тише. Тени удлинились и успокоились; ровными чёрными палками они лежали теперь на оранжевой земле. Сверчок всё держал руку вытянутой перед собой, тыкал в сторону Землероя пальцем и бормотал, точно умалишённый в бреду:

– Демон… нечистая сила… нечистая… сгинь… сгинь… не трогай меня!