Хрустальный мальчик

– В особенные дни и духи к людям тянутся: из любопытства, из тоски… порой смотришь на вашу короткую, бестолковую жизнь, и не понимаешь: стоит ли наше бессмертие невозможности изменить нашу судьбу? Как ни старались бы мы сидеть тихо, не смыть чёрных пятен греха с нашей совести. Прирождённые духи как были, так и останутся преступниками, они не стоят прощения, а вот я… – Землерой протяжно вздохнул, – кто знает, быть может, и я не стою, ведь это я тебя к нам, к духам, завлёк, и ты теперь не можешь в своём собственном мире себе места отыскать. Да, наверное, крепко я перед тобой провинился, и совесть моя теперь так же черна, как и у других в нашем лесу. И твоя совесть стала чёрной, Анна, оттого, что ты со мной водишься и предопределённой тебе участи не знаешь. Когда мы с тобой на празднике вашем побывали, когда Сверчок на меня пояс накинул, когда побежала ты за мной и нашла здесь, в лесу, сказала ты, что неважно тебе, куда идти и какой, главное – чтобы я был рядом. Радует это, Анна. Удивительное оно чувство – радость. Сейчас, когда я его ощущаю, понимаю вполне себе ясно, что прежде никогда оно не было мне доступно таким же, как сейчас. Ты говоришь, твой мир без этого города и без нашего леса теряет краски и сплющивается… Анна, я всё понял, что ты сказала. Я все цвета различаю и хорошо в пространстве ориентируюсь даже тогда, когда ты не со мною, но, если разлучены мы, если один я в этом лесу, нет у меня и половины всех моих чувств. Их как будто отрезают от меня, отрубают топором всякий раз, как нам с тобой приходится расставаться, и, стоит нам встретиться, они снова накатывают на меня, и это больно, это мучительное счастье, Анна. И всё-таки… я так жду того дня, когда они снова ко мне вернутся, когда снова тебя увижу, что и это страдание для меня дороже любых прежних удовольствий. Что там, все эти удовольствия меня не радуют больше ни капельки, Анна. На росу весеннюю и смотреть не хочется. Нет у нас, у духов, календаря, по которому живёте вы, люди, и я, чтобы знать хоть приблизительно, когда ты вернёшься, брожу по лесу, стерегу, где охотник пройдёт, а где – грибник, слушаю их разговоры. Бывает, они точный день называют, и я сижу в ветвях высоко над ними, вспоминаю, когда ты должна вернуться и сколько мне ещё ждать. А вот в последние два года, Анна, не приходится мне это делать. Слишком крепка стала наша с тобой связь: я чувствую, что ты возвращаешься, что ты ближе, чем обычно, думаешь обо мне… вот почему не должна ты теперь к моему дереву бежать и искать меня. Я сам к тебе выхожу, я твоё присутствие улавливаю, слышу, как твой голос смешивается с ветром. Слишком крепка стала эта связь, Анна, чтобы Древоборице и всем остальным оно могло понравиться, но ведь ничего с этим мы делать не станем, правильно? Когда ты меня после вашего праздника нашла и отказалась уходить, я уже тогда понял, что ты всерьёз и я тебя вот так просто не прогоню. Поэтому, Анна, учись себе спокойно, ты не ошибёшься, ты вернёшься сюда, вот что я тебе могу точно сказать. Не умею я предсказывать будущее, но, если будущее – твоё, мне что-то мерещится… и не могу я тебе сказать ничего точного, да и прорицание никогда не даёт твёрдого знания. Но чувствую я: то, чего ты сейчас желаешь, у тебя получится, пусть потом тебе и предстоит вытерпеть жестокие испытания. Они будут сгибать тебя и бросать на колени, Анна, но знаю я: ты не склонишься. Ты удивительный человек, Анна. Или так мне кажется потому, что других людей я и не знаю?

Анна вдруг подняла руку выше и медленно вплела карандаш в волосы Землероя.

– Ты что это такое делаешь? – удивлённо пробормотал он.

Анна сладко потянулась и забросила руки за голову. Взглядом она указала на широкую, могучую крону. Краешки многих листьев были подсвечены оранжево-алыми бликами.

– Домой мне пора, – сказала Анна и выпрямилась, – совсем не заметила, как время пролетело! И голова не тяжёлая… – она испытующе прищурилась, – Землерой, это ты мне помогал всё время, значит, да? Я-то думала, что просто так что-то бурчишь, тебя и слушать не надо…

– Хорошо, что ты не слушала, – сказал Землерой, – и вправду тебе пора, Анна. Мать твоя, может, обеспокоится, а, может, рассердится.

– Она и то и другое сделает, – бойко ответила Анна, – я её получше твоего знаю. Я сейчас пойду… только… только, прежде чем я тебя покину, ты ответь мне на один вопрос, и смотри, отвечай честно, понял?!

– Я ведь тебе говорил: духам лесным врать без надобности, – добродушно проворчал Землерой. – Ну, что такое важное тебе захотелось у меня выведать?

Анна скрестила руки на груди, и её пальцы побелели от напряжения, загибая мягкие страницы большого сборника.

– Когда мы с рыжей девчонкой той… в которую ты на нашем празднике обернулся однажды… когда мы с ней к речным хозяйкам ходили и венки запускали… ты ведь с нами тогда был и всё видел, правильно?

Землерой молча кивнул и загадочно сощурился. Походил он сейчас на довольного кота, перележавшего на солнце.