Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма

Прежде всего, давнейшая оппозиция Европа – Россия, сформулированная этническим украинцем Данилевским еще тогда, когда большинство «малороссов» считали себя, наравне с великороссами-москалями, членами одного – русского, православного – сообщества, а галичане – те просто называли себя «Русью». В этой оппозиции католическо-протестанская Европа была чужой, даже враждебной почвой. Интерпретация изменилась на противоположную в XX столетии, когда […] Россия постепенно перенимала на себя все те негативные коннотации, которые ранее доставались туркам-бусурманам и ляхам-псявирам.[193]

Этот процесс трансформации национальных координат подытожил, по мнению Гриценко, Мыкола Хвылевой: наше место – в Европе, но чтобы его занять, мы должны перестать быть самими собой и превратиться в нацию «докторов Фаустов». Современный вариант европеизма в духе Хвылевого: мы – великая европейская нация, а чтобы все другие европейцы приняли нас в таком статусе, нам следует всё радикально реформировать в соответствии с мудрыми советами МВФ, ЕБРР и Совета Европы, а кто с этим не согласен, тот мизерный азиат, или ещё хуже – совок.[194]

Мирослав Попович, объясняя успех нового украинского политического дискурса микстуры национализма и либерализма, ссылается на его «неслыханную массовую поддержку», которая составляет главное отличие от современного авторитарного российского гегемонного политического дискурса. Согласно этой аргументации мобилизация людей во имя «демократии», «свободы» и «европейского будущего», объясняется изначальным присутствием этих идеалов в украинской политической культуре. По мнению философа, новый дискурс продемонстрировал растущее осознание того факта, что большинство народной массы было отстранено от политического участия в постсоветском политическом устройстве украинского общества. И поэтому, согласно Поповичу, это тот случай, когда «[с]удьба либеральной национальной демократии в Украине оказалась совершенно отличной от российской, – пишет Попович по поводу первого украинского Майдана, – она победила благодаря тому, что основывалась на неслыханной массовой поддержке.»[195]И, споря с определением 3. Бжезинского «Оранжевой революции» как «брака национализма с либерализмом», формулирует: «я бы не говорил здесь о национализме, потому что это слово связывается с ксенофобией, которой не было на Майдане»[196]

Действительно, используя микстуру дискурсов национализма и либерализма, в Украине удалось провести беспрецедентную политическую мобилизацию масс. И произошло это несмотря на то, что воображаемое «европейский выбор» было артикулировано явными представителями «коммуно-олигархической» власти – в первой майданной революции – Виктором Ющенко, который в апреле 2001 года на вопрос журналиста издания Корреспондент.net, «Как вы относитесь к президенту Кучме?» ответил, что оценивает свои отношения с президентом страны Леонидом Кучмой как «отношения сына и отца» и заявил, что «превыше всего ставит политическое единство взглядов с президентом»)[197], а во второй – основателем номенклатурной Партии регионов и министром экономического развития и торговли в правительстве В. Януковича Петром Порошенко.

Причем, в случае Украины пустое означающее «европейского выбора» оказалось эффективным даже в ситуации, когда в Европе уже наступила, по словам Франко (Бифо) Берарди, «эпоха импотен-тности» и мобилизационный потенциал идеи единой Европы уже исчерпан, а дальнейшая политическая мобилизация уже не может быть связана с идеями демократии и европейских ценностей.[198]