Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма

Отсутствие у матери высокого невроза и наличие у нее эпилепсии становятся для автобиографического героя Крымского Андрея Лаговского (альтер эго Крымского, по словам С.Павлычко) знаком отсутствия материнского: «…вся наша семья как-то не удалась: папа… но я уже много писал про него… мама – я ее очень люблю, но она бедная необразованная женщина, люблю я тебя и очень, но матери у меня нет…».[381] В результате отношения с матерью переживаются Крымским не как травма утраты (как в структуре меланхолического субъекта, описанного 3. Фрейдом и Дж. Батлер), а как травма нехватки (конституирующая субъектов желания, описанных Александром Кожевом в его знаменитой интерпретации гегелевского самосознания как желания). Экзистенциальные переживания субъектов желания, как показывает Кожев, действительно предельно мучительны – не в меньшей степени, чем экзистенциальные переживания хайдеггеровских субъектов заботы и вины. Однако принципиальное отличие кожевских экзистенциалов от хайдеггеровских заключается в том, что они не маркированы переживаниями вины, но только – неутолимым чувством нехватки как нехватки признания. Крымского, как и его героев, по словам С. Павлычко, «мучат разнообразные, происходящие от политических размышлений чувства: отчаяние, злость, безнадежность, муки сомнения от собственной бездеятельности».[382] В то же время даже в связи с политической ситуацией – например тоталитарным «совком» или тоталитарным империализмом – Крымский и его герои никогда не испытывают хайдеггеровских чувства вины, мук совести, раскаяния, а напротив, испытывают чувство собственного превосходства (в качестве неврастеника) как 1) над «некультурными» простонародными украинцами (собственной матерью), так и 2) над дикими восточными народами, которых Крымский изучает в качестве востоковеда, и чему С. Павлычко дает прогрессивную постмодернистскую, на ее взгляд, маркировку «ориентализма». Но разве расистское отношение Крымского к восточным культурам, которое С. Павлычко вынужденно, под механическим влиянием западных концепций определяет как прогрессивный ориентализм, является «прогрессивным» и «демократическим»?

Одного катастрофически не хватает заслуженному академику Крымскому – всенародного публичного признания. Именно поэтому он сентиментально плачет, когда или читает положительный отзыв на свою статью («однажды, прочитав позитивный отзыв на свою научную работу, он не смог сдержать нервного приступа»[383]), или в первые годы ненавистной советской власти обнаруживает листовки с собственным портретом («…Я случайно увидел в продаже листовки с моим портретом,… купил одну и, севши в вагон, расплакался»), при этом забыв почему-то весь свой высокий невроз национализма. Именно за известное в философии кожевско-гегелевское признание академик Крымский наравне с персонажами гегелевской диалектики раба и господина готов вести битву не на жизнь, а на смерть – как не на жизнь, а на смерть сражался он со своим главным соперником в украинской Академии наук Михаилом Грушевским: пока их одного за другим не арестовало ГПУ. Парадоксальным политическим фактом при этом оказывается тот удивительный факт, что классический героический идеальный украинский националист, более того – националист в прогрессивном виде psychopatia nationalis, в интересах собственной борьбы за общественное всенародное признание формулирует, что он, как оказывается, давно уже – «убежденный коммунист».[384] «Сегодня в протоколе, – записал шокированный заявлением Крымского его ближайший соратник по Академии наук Сергей Ефремов, – Крымский записал свое заявление, что он уже давно – коммунист. Не пойму, зачем ему это понадобилось…».[385]