Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма

В теории постколониальных исследований выделяют два состояния постколониальности как исторической амнезии, которая проявляется в двух основных формах: а) невротическое подавление (Verdrangung), которое скрывает резервуар болезненной памяти, и б) психотическое отречение (Verwerfung),[366] которое трансформирует болезненное воспоминание во враждебный бред. В терминах философии постструктурализма первое состояние можно определить как эдипальную стратегию, структурированную через невроз, второе – как антиэдипальную стратегию, в основе которой лежит сознательный отказ от невроза.

Эти две стратегии, на наш взгляд, можно проследить и в украинской феминистской критике, где постколониальная деконструкция украинской культуры как стратегия преодоления тоталитарной/ колониальной травмы принимает двойственную форму: или 1) отказа признавать сам факт наличия тоталитарной травмы (О. Забужко, Н. Зборовская) или 2) признания травмы как свидетельства принадлежности к «высокой культуре» (С. Павлычко, Т. Гундорова). Например, распространенной стратегией первого типа является следующая: «травму нам вменили русские, представители российской имперской культуры, которые на самом деле и есть самые травмированные»; советское репрессивное литературоведение вписывало Лесю Украинку, а вместе с ней весь украинский народ, в образ «Великого Больного», создавая из нее «женскую версию Николая Островского» или «безногого летуна Алексея Маресьева»;[367] русские сами подвержены психозу (О. Забужко) или, как определяет Н. Зборовская в терминах локального психоанализа, – шизоидному «садо-мазохистскому психотипу»[368] и т.д. и т.п. Распространенной стратегией второго типа является, напротив, следующая: при помощи психоанализа как одного из «высоких» (наряду с модернизмом) дискурсов европейской культуры открыть травму невротического и в собственно украинской культуре с тем, чтобы повысить тем самым ее статус в целом и от несправедливо приписываемого ей статуса «народной» поднять ее до культуры высокого модернизма, декаданса и т.д. Если в первой стратегии используются стратегии отказа от репрессии в невроз (поскольку национальный невроз украинской прогрессивной «малой» культуре обеспечивают враждебные консервативные «большие» империалистические культуры), то во второй – напротив, именно открытие невроза является признаком деконструкции украинской культуры в качестве маргинальной, народной («народно-демократической», «селянской», заданной в качестве таковой имперской российской культурой) и ре-конструкция ее в связи с теорией Деррида в качестве центральной, а значит – аристократической: «гербовый духовный аристократизм» и «духовное лыцарство дантовского типа» [369] О. Забужко, «украинское аристократическое панство» [370] Н. Зборовской и др. Именно в этой второй культурной стратегии невроз, по мнению С. Павлычко, «стал … почти требованием», поскольку «воспринимался как выражение декаданса, самой современной цивилизации».[371]

Данная политическая тактика, направленная на то, чтобы маргинальное стало центральным, имеет поистине неожиданные культурные последствия: невроз, то есть признаки невротического стиля в украинской литературе и связанные с ними открытия невротической симптоматики – психических и сексуальных перверсий и девиаций – должны осуществить наконец освобождение украинской культуры от диктата, например, России как большого Другого. Особая героическая роль в этом общем освобождении принадлежит женм/ш/отн-писательницам: поскольку в классическом фрейдовом психоанализе невроз – характеристика женской субъективности, то фокусирование современной украинской националистической феминистской критики на украинскую женскую литературу прошлого на примере творчества украинских женских классиков Леси Украинки, Олены Пчилки (матери Леси Украинки) и Ольги Кобылянской должно неизбежно подтвердить искомый статус невротичности как статус принадлежности к «высокой культуре» – культуре «высокого модернизма», fin de siecle, включающей «ницшеанство, декаданс и т.д. и т.п.» и образующей украинский «модернизм с женским лицом».[372] С. Павлычко, по видимому, принадлежит в этом контексте особая роль идеолога борьбы с народно-демократической традицией как идеолога украинского аристократизма: ведь это экзистенциальный дискурс так называемой «великой русской литературы» Толстого и Достоевского явился, по мнению исследовательницы, основным инструментом репрессии украинской литературы в «низкий» статус «народно-демократической». Против чего и должен сражаться украинский помеченный знаками невроза литературный аристократизм, идеальным воплощением которого критик считает украинский модернизм.