В то же время новый проект националистической феминистской литературной критики поистине уникален. В отличие от украинского «бюрократического гендера», за много лет произведшего, как уже было сказано, один-единственный «гендерный» учебник, и, в отличие от России и других стран СНГ, где феминистские исследования достигли наибольшего развития в области социальных дисциплин (в социологии, экономике и смежными с ними научными дисциплинами) и были ориентированы, соответственно, на традиционные гендерные задачи – достижение гендерного равенства, женского политического и экономического участия и т.п.,[357]
перед украинской постколониальной феминистской критикой стояла более значимая политическая задача – проводя «женскую программу разумной деконструкции» (Н. Зборовская),[358] успешно осуществлять в своем творчестве проект «интеллектуальной деколонизации» (О. Забужко)[359] или, по образному выражению Н. Зборовской, «украинской реконкисты» как «духовного очищения Украины посредством создания надежного парапространства – магии текстов».[360] Другими словами, данная политическая задача – создание в Украине альтернативной реальности/историиКонечно, в современной постколониальной теории не раз обсуждались предложенные украинскими националистическими феминистками стратегии «соединения риторики национальной независимости с пафосом создания абсолютно новой реальности средствами литературы».[363]
В отличие от аналитического дискурса постколониализма, ориентированного на анализ колониальной травмы и признания собственного участия в терроре и в ошибках собственного прошлого,[364] такие стратегии обслуживают то, что называют «состоянием постколониальности» как формы исторической амнезии – то есть «желание забыть» («никогда не было поражения, никогда не было Нормандского порабощения»).В то же время современный дискурс постколониализма, который действительно уделяет большое внимание психическим последствиям процесса и феномена колонизации (Э. Саид, Г. Спивак, С. Холл), высоко оценивает немифологический, критический эффект этих дискурсов. В частности, критический эффект постколониальной сатиры, представленной, например, в творчестве С. Рушди, О. Памука и других. В этом контексте украинская феминистская интерпретация деконструкции Деррида в вышеназванном смысле – маргинальное является центральным – нарушает основную идею Деррида: ведь теория деконструкции Деррида является как раз критикой центрации и логоцентиризма как провокативных стратегий власти-субъекции, чувственно задействующих субъекта для участия в своем собственном подчинении, которые в постколониальных исследованиях, начиная с Франца Фанона, рассматриваются как стратегии постколониальной диалектики раба и господина, в которой положение маргинального субъекта (черного, который хочет занять центральное место белого) является еще более разрушающим (силами зависти и желания, по мнению Фанона) и поэтому даже более зависимым, чем экзистенциальный тупик положения гегелевско-кожевского раба.[365]
Отсюда теоретический вопрос: что стоит за терапевтическим эффектом «состояния постколониальности» украинской феминистской критики и действительно ли оно позволяет украинским националистическим феминисткам избегнуть ловушек власти-субъекции и связанной с этим политической манипуляции «вопреки самим себе»?
«Что делать?» в контексте националистического феминизма