Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

«Наше море» (взятое из романа Ибаньеса) – любовный эпизод, вплетающийся в эпизод военного шпионажа. Он благородный, красивый лейтенант английского флота; она несчастная жертва, орудие в руках тетки, состоящей немецкой шпионкой в Неаполе. И, конечно, не любовный эпизод представляет интерес этой движущейся картины. Психологический интерес в использовании шпионской интриги, динамический интерес в подробностях минной тактики, в преследованиях парохода подводной лодкой.

Старуха-шпионка бесподобна[326]. С внешностью старой немецкой профессорши, большая, грузная, в очках, с приемами внешней обходительности, доходящими до самых искренних проявлений ласковой приветливости. Она сближает молодых людей, сама за дверью подслушивает. Рядом с внешними приемами доброй мамаши – деловая женщина, у которой на письменном столе книги, реестры, карточки – «фишки» с адресами, именами, фотографиями. Все это разыграно в совершенстве. Не знаю, актриса ли она (в театральном смысле), но мимика ее широкого, мягкого, «преувеличенного» лица бесподобна. Ее молодая партнерша куда слабее. Вообще всегда поражает в кинематографе преобладание хороших артисток в роли старух над артистками на молодые роли. Почему в старухах такая естественность, простота, незанятость собой, а в молодых такая ходульность, такая забота о внешности и производимом впечатлении?

Мало в кинематографе настоящих «актрис». Странно – кинематограф как будто преимущественно мужское искусство. Посмотрите афиши: все мужские портреты, мало женских. Кто же женщины? Мэри Пикфорд, и обчелся. Несмотря на все преимущества женской привлекательности, несмотря на все внешние средства воздействия, которые, казалось бы, столь большую роль играют в экранных впечатлениях, ни одна актриса не выдвинулась на роль Чаплина, Фэрбенкса, Гарри Л[л]ойда или маленького Кида[327], или покойного Валентино. В «Марэ Нострум» («Наше море») главную роль играет Алиса Тэрри (не из прославленной семьи Тэрри, давшей Англии столько прекрасных актрис, начиная с прославленной Элен Тэрри, партнерши Ирвинга и матери известного театрального деятеля и критика Гордона Крэга). Она холодна, деланна, занята собой. Она резко отличается от своего партнера Антония Морено (вероятно, испанец). Искренность его лицевой мимики, естественность и оправданная быстрота переходов таковы, что говорят лучше всякой надписи. Приятно бывает в кинематографе удостовериться, что быть грамотным – это излишний труд…

Морено прекрасный артист, с благородной сдержанностью, без «вылезания». Он сразу завоевывает сочувствие, и все страшные эпизоды шпионских козней, вражеских преследований и, наконец, минных нападений оживлены тем участием, которое он к себе внушает. Прекрасно использовано чередование внутренней, личной драмы с картинами бушующего моря, по которому идет его пароход и в волнах которого, то прячась, то выныривая, скользит, подобно злому привидению, хищная миноноска…

Есть несколько замечательных фигур. Старый, добрый толстяк повар, но вместе с тем преданный ему друг; трогательный, без слов понятный. Маленький сын лейтенанта, мальчик лет пятнадцати, отправляющийся из Барцелоны в Неаполь искать своего отца, – когда-нибудь будет очень хороший актер. Прекрасна и отвратительна фигура немца-шпиона. Восхитительна картина преследования по улицам, по набережной, по переулкам Неаполя и, наконец, под громы публики – поимка. Погони, конечно, один из излюбленных фортелей кинематографических постановок, но обычно они с техническим намерением; здесь погоня полна ужаса и, кроме того, отлично использован контраст между головокружительным движением и спокойными картинками уличных кофеен и трактирчиков. В этой последовательности трагических «пряток» скуластое лицо преступного беглеца мелькает в положениях притаившегося ужаса и стремительного отчаяния.

Но вне конкурса, по напряженности мимического выражения, тот немец, что руководит прицелом минного аппарата. И где только нашли такое зверски-пристальное лицо? Круглая лысая голова, кадык между сгорбленных плеч, выдвинутая нижняя челюсть и такое хищное внимание в затаенном спокойствии: он весь ненависть и прицел… Волны и брызги, всплески, свист ветра – и несутся по морю друг за другом корабль, за ним миноноска.

Корабль взорван, но лейтенант успевает перед смертью ответить взрывом… Публика рукоплещет, и нельзя на нее пенять: слишком долго длилось, слишком тяжело было томление. Нельзя не сказать, что отлично использована музыка, – искусство или не искусство те средства, которыми это достигнуто, но только невыносимо томительно было напряжение, невыносимо мучительно томление.

Перед самым концом, к сожалению, досадная безвкусица: утопленник с подъятыми руками идет ко дну, и навстречу ему в колышащихся покрывалах со дна поднимается какая-то Лои Фюллер. Это его коварная обворожительница, превратившаяся в русалку… Но и это неприятное впечатление развеяно: вот скалистый берег моря, и бьет о скалы с пеной брызжущий прибой.