Кира в стране дирижаблей

В общем, совсем не так она представляла его в обществе ему подобных сверстников. А может они просто не были подобны ему? То, что все они студенты, еще ничего не значило. Но даже видя его таким: опустившим глаза в пол, стесняющимся заговорить с одногруппниками, Кира знала, что он на полголовы выше остальных. Они через многое прошли вместе этим летом. И в нем была стать и гордость. Да, не было в нем любви, вернее той любви, которая идет бок о бок с состраданием, не было добродушия и сопереживания, не было природной обаятельности, но была честь. И Кира поняла, что лучше быть злым, чем слабым, обыкновенным и скучным.

Вспомнился один случай: Влад и его одногруппники возвращались с лекции по помытому полу. Уборщица тут же елозила мраморные плиты вонючей тряпкой. «Извините», «Простите» – ребята из журналистов превращались в балерин, стоящих на пуантах – так, они изворотливо старались обойти «чужой труд». По краешку, друг за другом, растянулась студенческая цепочка, проходящая мимо уборщицы. Влад же даже не посмотрел в сторону старушки. Он ее не замечал. Она была ему неровня. Следы его ботинок отчетливо отпечатались на влажном полу. «Не за что извиняться, – ответил он на немой вопрос Киры, – эта женщина просто делает свою работу». В этом был весь он. Черная притягательная красота его характера, которую видела только она, в стенах университета оттенялась, на фоне других ребят, сильнее, чем когда-либо до этого, будто в образ Влада влили флакон чернил.

Да и вообще первый день в университете получился странным. Почему-то Кира подумала, что в университет они поедут вчетвером: она, Влад, Адольф Геннадьевич и Однабоков – ведь всем им нужно было в одно место. И Кира представляла эту поездку на чем-то вроде школьного автобуса, который заберет их из дома и привезет к дверям института «Газетоведения». Но все оказалось не так.

Ехали они вдвоем с Владом. Однабоков уехал раньше, а Адольф Геннадьевич позже, под вечер. Дядя спал после бессонной ночи, а Однабоков спешил к первой паре, на которую сильно опаздывал.

Утро вышло каким-то скомканным. Она застала брата в его комнате, роющимся в шкапу, из которого то и дело вылетали черные кофты, черные свитера, черные пиджаки и черные рубашки. Разбросанные вещи, как кляксы, были раскиданы по всей комнате. Сцена сопровождалось бормотанием Влада: «Да где же, черт побери, эта рубашка…» В изобилии одинаковых черных вещей, которые в тени шкапа тем более приобретали однообразный вид, Влад не мог найти нужную одежду. Почему он не хотел взять любую другую похожую черную рубашку, Кира так и не поняла.

После они в спешке перекусили бутербродами и поехали в университет…

Да! Это была бы настоящая, захватывающая жизнь со своими законами и правилами. И пусть эта жизнь оказалась не такой, какой Кира представляла ее, и журналистика не была синонимом слова «литература», с которой у девушки всегда было хорошо, а журналистика даже не стояла рядом – это Кира поняла на первой же лекции: не было здесь поэтики, томных чтений и закатанных к потолку глаз… – все же этот мир был чем-то новым, чем-то, что увлекло ее. И на неделю или чуть больше они с Владом забыли про свое расследование.

Да! Учеба в институте, хоть и длилась для нее меньше месяца, все равно дала понять: «Кира ты выросла. Это совсем не та жизнь, которая была у тебя в пансионате».

Сейчас Кира вспоминала, как в детстве, в Новой Англии, засыпая вечером после отбоя, повернула голову к лежащей на соседней кровати Эмме: «Эй, ты спишь?»

По комнате разносилось тихое посапывание девочек.

«Знаешь, Эмма, – сказала Кира шепотом. Обязательно шепотом, потому что все важные фразы всегда говорятся тихо. – А я завтра убегу».

Эмма спала и не слышала откровения подруги.

На следующий день Кира старалась, как могла, под бдительным надзором леди Спайк съесть все, что давали на завтрак. Есть было противно, безвкусная масса песком оседала на зубах и деснах. Они называли это «кашей». Но нужно было наесться, потому что потом еду можно будет только украсть. Она медленно пережевывала каждый комочек – сейчас все имело ценность. Чтобы доесть, она представила, что она паровоз, а то, что в тарелке – уголь. Одна должна есть, чтобы ехать. В столовой всегда пахло плохо, как будто что-то кислое, наверное, капуста, совсем испортилось. Но Кира доела и даже попросила добавки, что вообще-то не разрешалось, однако было воскресенье и поэтому ей все-таки дали еще каши.

Съев вторую порцию, она взяла тарелку и понесла на мойку, по дороге косясь в сторону стола, за которым сидела леди Спайк и ела жареный бекон.

День медленно подходил к назначенному часу. Все казалось затянутым, всех как бы погрузили в масло, отчего Кире хотелось кричать. Но нужно было ждать. В девять часов леди Спайк обошла комнаты, запирая их на ключ. Мимо маленьких бегающих глазок скользили таблички с номерами «А1», «А2», «А3». Для леди Спайк не существовало ни этих коридоров, ни белых дешевых дверей, только номера. Другой этаж – «В1», «В2», «В3»…