Кира в стране дирижаблей

– «Встограмм», – пробурчал Влад, не считая нужным объяснять. Плитка гематогена, которую он при этом сосал, оставалась у него во рту во время разговора. Университет действовал на брата удручающе.

Дожевав, он все же объяснил, пускай и без энтузиазма.

– Ну вот у тебя есть стена. На ней «приложение» – так называется ватман или что там… – короче штука, приложенная к стене на нее все, кто хочет крепит свои фотографии. Называется «Встограмм», потому что образовано от английского «in-100-грамм», то есть каждый должен уложиться в сто грамм фотографий, а это ведь очень много! Хоть пятьдесят своих снимков прилепи сюда, а они все равно поместятся.

– А где твои фотографии? – Кира стала искать среди чешуи наслоенных друг на друга листочков знакомое лицо.

– Вампиров нельзя запечатлеть, – пошутил было Влад, но тут же пояснил. – Я их сюда не прикрепил. Ощущение такое, что выставляешь себя напоказ, продаешь… Есть похожее «приложение», только хуже… «Тиндер-сюрприз» называется. Так там вообще люди научились торговать любовью – смотришь в глазок, а там аппарат крутит фотографии… внутри бесконечная лента из сисек и задниц. Никогда не знаешь, какая будет следующая – поэтому и «сюрприз»! Если понравилась, записывай телефон, который тоже под фотографией есть.

– А ты откуда знаешь, как «Тиндер-сюрприз» устроен? – спросила Кира подозрительно.

Вместо ответа брат откусил новый кусок гематогена.

– А разве это не проституция продает любовь? – Кира задала вопрос после паузы.

– Проституция продает секс. И человек получает то, за что платит. Без прикрас. А здесь сплошной обман.

– Ты сноб, Влад! – впервые она поняла, как точно описала его одним единственным словом. – Ты – сноб… – повторила она менее решительно, понимая теперь, какой силой обладало это определение, применительно к нему.

Точно! Вся его черная фигура, зажатая и скованная, подсвечивалась на белом фоне общества его сверстников. Нет, вовсе это не значило, что вокруг все невинные и безобидные. Но он ставил себя выше них. Он сам в глубине души ненавидел себя за это. Но чем лучше он становится, тем меньше у него оказывалось общего с окружающими. Если он отучился грызть ногти, то почему это не может сделать сосед по парте? Неужели так трудно не рыгать? Не чавкать? Ни хлюпать, когда пьешь коктейль через трубочку? Почему нельзя просто следить за собой? Почему бы не заняться самообразованием? Хотя бы почитать книгу, например! Вместо того, чтобы разглядывать фотографии однокурсниц «Встограмме»! Неужели это все, на что люди вокруг способны? Неужели это все, что они могут предложить обществу? Так думал Влад.

Кира не понимала его, вернее не понимала до конца, потому что не проживала его жизнь. Не знала, с чем ему пришлось столкнуться в детстве.

Еще в элитной начальной школе для мальчиков – самом жестоком месте на планете (ибо детский мир всегда жесток, а мальчишеский – особенно) – его любовь к томатному соку и, смешно и страшно сказать, манной каше с комочками, была более чем причиной для того, чтобы считать его «другим». Казалось бы мелочи, мальчишеские забавы, но они проложили ту трещинку в душе Влада, которая стала каньоном между ним и обществом, которое он так возненавидел и так искренне пытался полюбить.

Весь этот мир гольфа и бриджа с модой на все английское был отвратителен ему, равно как мир мещан – подражателей и завистников, не способных ни к каким стремлениям, кроме стремлений личных. Так какую же сторону выбрать? Жалкие и подленькие обыватели, трясущиеся над каждым рублем или же высокомерные циники, как его отец? Вампиры или оборотни? «…и именно такая марка машины, и именно такой акцент речи, именно такая сумма денег в банке, и обучение именно в той школе…» – Что ж, по крайней мере, благодаря своему снобизму, идущему под руку с образованностью и начитанностью, он помнил цитаты из книг наизусть. Благодаря литературе, он был не так одинок, но все же… Впрочем, может именно количество прочитанного и делало его таким умным, и как следствие одиноким человеком? Ну просто не было в обществе ему места! Не было! И тогда он начал вырождаться и стал тем, кем стал. Ему пришлось смотреть на жалких мещан сквозь пальцы и относится к ним так, как они того (не) заслуживали. Сострадание? Влад уже не мог переносить это чувство, это слово… «Я был готов любить весь мир – меня не поняли…» невозможно плакать над каждой старушкой! Нельзя идти в ногу со сверстниками, если все они позади тебя!