Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина

Примерно в том же ключе моисты выступают и против погребальных обрядов. Мо-цзы обрушивается на самопровозглашенных конфуцианских специалистов по ритуалам, считая их беспринципными попрошайками. По его словам, они мечутся с одних похорон на другие со всеми своими домочадцами, чтобы вволю поесть и выпить: «Уподобляясь нищим, они набивают себя едой, как мыши, жадно смотрят, как бараны, неугомонно скачут, как боровы»[88]. Под предлогом проведения сложных погребальных церемоний эта публика паразитирует на людских бедах («Мо-цзы», 39.3).

Но зачем нападать на похороны? Дело в том, что в длинном списке ритуалов, упоминаемых в канонических текстах, ничему не уделяется столько внимания, как погребальным обрядам. Для китайского общества поклонение предкам было принципиально важным (подробнее о нем будет говориться в следующей главе). Фундаментальная значимость соответствующих ритуалов не ставилась под сомнение вплоть до той поры, пока в раннем Средневековье в Китае не утвердились религиозный даосизм и буддизм. Траурным церемониям, которые помогали засвидетельствовать сыновнюю почтительность и за пределами жизни, отводилось важнейшее место. Согласно канону, период траура мог длиться до трех лет, как бы компенсируя то трехлетие, в течение которого родители ставят ребенка на ноги («Лунь юй», 17.21). Сюнь-цзы безапелляционно призывает не задумываться об экономии, когда дело касается погребальных обрядов: «Если все внимание уделяют жизни и не заботятся о смерти, если уважают человека, лишь когда он [жив и] обладает сознанием, и невнимательны к нему, когда он [мертв и] ничего не сознает, — это путь безнравственного человека, измена в мыслях человеческим чувствам» («Сюнь-цзы», 19.7). Такая установка влечет за собой дорогие гробы (внутренний и внешний), щедрые подношения, которые покойному предстоит забрать с собой, усыпальницы, воспроизводящие дома живых, богатые жертвоприношения и пиршества в честь ушедших. Ведь если даже птицы и звери оплакивают потерю сородичей, то люди должны предаваться этому с еще большим рвением и усердием; как говорит Сюнь-цзы, велика рана и глубока боль, будет долго заживать («Сюнь-цзы», 19.25).

Предпосылкой конфуцианского стремления провожать усопших самым достойным и щедрым образом выступает идея о том, что чувство горя и ощущение потери должны обретать зримое материальное выражение. В тот краткий интервал, когда в отношении ушедших еще можно проявлять действенную заботу, важно соблюдать предписываемые приличия: «Если тело не украсить, оно будет неприятно на вид, а если оно будет неприятно на вид, не удастся почувствовать горе» («Сюнь-цзы», 19.5)[89]. После завершения траура усопших чтили в регулярно повторяющихся поминальных обрядах. Но все это, однако, обходилось недешево, и поэтому затраты на ритуалы порой вызывали споры даже среди самых рьяных сторонников культа предков. Как согласовывать материальное обеспечение «подобающего» отношения к умершим с ресурсной ограниченностью живых, нельзя ли демонстрировать почтительность подешевле, как поступать, если отсутствие средств просто не позволяет исполнить требуемые ритуалы должным образом? Наиболее горячо в древнекитайских дебатах на эту тему обсуждался вопрос о соотношении формы ритуала и его морального содержания. Есть ли такой предел, после которого богатые затраты на исполнение морального долга оказываются неэтичными? И в какой момент нравственные обязательства вдруг превращаются в пустое исполнение показных формальностей?