Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина

Китайские духи питаются испарениями. Если мы, люди, пребываем в сфере чувственно воспринимаемых вкусов, то духи, как и мудрецы, существуют на более высоком уровне. Они извлекают из подношений жизненную энергию ци, то есть те испарения, которые восходят от еды или пива. Недавно умершие еще могут наслаждаться вкусом какой-то определенной пищи (скажем, если прадедушка любил жареную курицу, то можно попробовать до него достучаться, поднеся кусочек). Но дальние предки и духи предпочитают физическим ингредиентам пищи нематериальные ее составляющие. Они уже пребывают за гранью вкуса, звука и цвета; у живых, в свою очередь, больше не осталось о них непосредственной физической памяти. Поэтому наилучшим подношением дальним духам оказывались безвкусные и пресные субстанции, например сырое мясо или вода. Кроме того, в качестве мощного средства проникновения в спиритуальный мир обычно ценился алкоголь. Но «спаивание духов», перефразируя гимн из «Ши цзин», могло оказаться для участников церемонии опасным делом. Вспомните, например, о разгуле и пьянстве последних правителей Шан, говорят нам авторы «Речи об алкоголе» — одной из двенадцати царских речей Чжоу, сохранившихся в «Шу цзин». Эти владыки путали ритуальное принятие алкоголя с кутежом и попойкой. Небо, продолжает тот же текст, неминуемо накажет тех, кто злоупотребляет спиртным. Добродетельна трезвость; выпивать же следует, лишь принося жертву. По-видимому, здесь мы имеем дело с первым в китайской истории нарративом, который отделяет сакральное употребление алкоголя от профанного пьянства, попутно осуждая последнее. Древние китайцы ощущали разницу между церемониальным жестом и выпивкой ради удовольствия; точно так же и настоящий приверженец христианства, вкушая кровь Христа, намеренно ограничивает себя одним глотком.

Если понимать под религией искусство справляться с неопределенностью, то китайский культ предков и китайская практика жертвоприношений — образцовые примеры того, как можно застраховаться от разочарования, вызываемого возможностью отрицательного ответа на вопрос о существовании Бога, ничуть не умаляя при этом ценность религиозного опыта. Это еще и хорошая иллюстрация того, как при помощи ритуалов люди могут обрести опору в мире, полном неизвестности и непредсказуемости. Существуют ли боги? Есть ли жизнь за гробом? С ужасом или с надеждой нужно ожидать собственной кончины? Отказавшись ломать голову над подобными онтологическими вопросами, китайцы обратили неопределенность в своеобразную форму психологического ободрения. В китайских ритуальных текстах многократно и на разные лады повторяется одна и та же формула: «Если мертвые обладают сознанием, они сделают то-то и то-то или, напротив, не станут делать того-то и того-то». Тем самым обозначается сценарий, к которому живые должны быть готовы на тот случай, если им потребуется откликнуться на импульсы, исходящие из иного мира. Отрицая догматическую однозначность, китайская религиозная практика ориентирована на то, как можно оперировать со всевозможными «если». Духи, как предполагалось, появляются в мире живых лишь в те моменты, когда что-то идет не так. Но, подобно тому как все члены правильно устроенного общества живущих знают свое место, призраки усопших в идеале тоже должны оставаться в своем царстве, строго отгороженном от нашего мира, и не беспокоить нас понапрасну. После того как гробницу закроют, мертвых никто больше не должен видеть. Однако, когда моральные скрепы общества рушатся, духи предков начинают вмешиваться в человеческие дела, посылая людям разнообразные сигналы. И поэтому желание чтить предков заставляет живущих ходить по струнке: все ли мы делаем правильно, будет ли этого достаточно, оказано ли ушедшим должное почтение? Конфуций не смог сдержать слез, когда в страшную грозу обрушилась могила его родителей («Ли цзи», глава «Тань гун»). Сочетание утешительного знания о том, что предки остаются частью нашей семьи, с вечной тревогой о том, обращаемся ли мы с ними как должно, придает особую силу их всепроникающему бдительному взору.