Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина

Закончим этот раздел рыбой. В конце I в. до н. э. дворцовый секретарь при дворе Хань сообщил, что в прошлом в прибрежном округе Дунлай в провинции Шаньдун рыба не желала показываться людям на глаза всякий раз, когда повышались подати на морепродукты. Старейшины деревни утверждали, что рыба пряталась в глубинах моря с тех самых пор, как император ввел государственную монополию на морской промысел. Однако позже, когда вновь был разрешен свободный вылов, рыба опять поднялась наверх, готовая к рыбацким сетям («Хань шу», 24B). Мораль истории понятна: хороший правитель всегда делится природными богатствами с народом.

Легко отмахнуться от таких рассказов, как от морализаторских выдумок. Но в них скрывается признание важного факта: если человеческие действия избыточно влияют на окружающую среду, то природа первой даст нам об этом знать. Когда общества описывают природу языком метафор и аллегорий, возникает соблазн отнестись к этому как к изящным басням, не замечая того, что и в выдумке может содержаться ценная информация. Хотя древние цивилизации и не говорили на языке современной экологической науки, в них тем не менее появлялись сложные институты и процедуры, предназначенные для управления природными ресурсами. В китайском случае морализаторство, образность и аналогичность формировали тот язык, посредством которого мыслители растолковывали природу. Смотрит ли философ на бамбук как на бамбук, а на нефрит как на простой камень, или же он рассуждает о природных объектах как о символах — это не так уж и важно, если сосредоточиться на самой информации, вкладываемой в его рассуждения. Даже ученые могут извлечь преимущество из того обстоятельства, на которое обратил внимание французский антрополог Клод Леви-Строс, подметивший: «Животные хороши, чтобы думать»[137].

Наука или чувство

Если вышеизложенное заставляет вас задуматься, почему никто из древнекитайских мыслителей не рассуждал в духе Аристотеля и не предавался натуралистическим наблюдениям, исследованиям и экспериментами, то поразмыслите еще немного. Без наблюдений за потоками воды не сконструировали бы водопровод; без анализа того, как смена времен года отражается на растительности, не появилось бы сельское хозяйство; без пристального всматривания в небеса не были бы написаны обстоятельные трактаты по астрономии и математике. Такие присущие китайцам особенности, как корреляционное мышление, поиск резонанса между человеком и прочими живыми существами, соотнесение природных и небесных закономерностей с тем, что происходит на земле, — все это с полным основанием можно назвать протонаучными попытками объяснить мир.

Тем не менее лишь с середины XX в. западные ученые стали всерьез задумываться о вкладе Китая в развитие науки, медицины и технологии. Кембриджский биохимик, синолог и историк науки Джозеф Нидэм (1900–1995) всколыхнул научное сообщество, поставив один-единственный вопрос: почему, несмотря на огромные успехи в приложении извлекаемых из природы знаний к человеческим нуждам, Китай так и не стал родиной современной науки? Действительно, между I в. до н. э. и XV в. н. э. китайцы добились поразительных достижений в медицине, биологии, гидравлике, керамике, инженерном деле, став в придачу изобретателями книгопечатания и пороха. «В чем заключались те встроенные в китайскую цивилизацию сдерживающие факторы, — вопрошал Нидэм, — из-за которых в Азии не смогла развиться современная наука, подобная той, что расцвела в Европе с XVI в., превратившись потом в одно из ключевых оснований современного миропорядка?» На протяжении некоторого времени так называемый «парадокс Нидэма» оставался одной из самых популярных среди историков-китаистов интеллектуальных загадок. Чтобы разобраться в ней, Нидэм начал писать монументальное и многотомное исследование «Наука и цивилизация в Китае»; позже к этой работе, продолжающейся до сих пор, присоединились и другие ученые. Этот труд считается классическим, причем и в самом Китае тоже.