Кладбище погибших цветов

Троица неслась во всю прыть до самого леса (а это ни много ни мало – три километра), затем, сбавив ход, два русоволосых паренька ловко обогнули стадо с флангов, и по громкому звучному гиканью я понял, что дальше коров они будут вести сами. Златовласый пастушонок тем временем храбро подъехал к чудовищу и продудел на флейте звонку мелодию, очевидно, в знак благодарности. И как он не боится, что великан схватит его вместе с кобылой и мигом проглотит? Держу пари, он проделает такой трюк за один укус, даже не придется пережевывать. Да и какой толк от златовласого и его товарищей, если за ними, быть может уже никогда, не придут графские рекрутеры?

Великан поднял свою чудовищно огромную ладонь в знак приветствия и одновременно прощания, потому как через несколько мгновений он медленно развернулся и зашагал обратно через ельник. Мальчишки погнали стадо в добрую сотню голов к деревне, а я внезапно осознал, что вымок до нитки и сильно продрог. Нащупал под курткой сверток из телячьей кожи, в котором надежно был запрятан графский указ. Облегченно выдохнул и уверенным шагом направился в деревню с твердым намерением отыскать старосту и ткнуть ему в лицо этим документом, чтобы затем на законных основаниях начать властвовать в этом краю.

***

«Отто-обманщик, вынужден требовать от вас немедленно покинуть деревню долины и впредь никогда здесь не появляться. Срок даю вам до заката, в ином случае мы будем вынуждены задержать вас и передать вышестоящей власти для дальнейшей экзекуции.»

Чертовы деревенщины! Да как они смеют?! Меня, названного наместником этого края, изгонять еще до того, как я в полной мере вступил в правления, да еще и таким позорным образом! Угрожают экзекуцией? Ха! Да будь моя воля, уже сегодня эти лживые, трусливые чинушки, навроде Германа с его златовласым сынком Оле, ломали спины и разбивали руки в кровь в медных рудниках далеко на севере!

Насупившись, я с поразительной для самого себя упрямством продолжал стоять недвижно на деревянных подмостках, служивших деревенской площади подобием ораторской трибуны, тем временем, как мой оппонент в лице вышеупомянутого Германа (собственно, старосты деревни долины), стоял напротив, причем на земле, что не мешало ему смотреть мне в глаза прямо на уровне моего лица, ехидно посмеиваясь, то ли оттого, что мне приходится высоко вытягивать шею, чтобы сохранить наше равенство в габаритах, то ли от того, что за его спиной стоял Оле и еще два пастушонка, которых я имел неудовольствие наблюдать и слышать этим утром. Моя рука непроизвольно потянулась к рукоятке верного кацбальгера. Разум всячески предостерегал от этого, потому как явственно наблюдал вокруг подмостков толпу крестьян с разгневанными, в лучшем случае – недовольными лицами. Некоторые держали в руках инструменты, орудия, с которыми оторвались от дневных трудов, собственно, ради этого нелепого собрания. Особенно вызывали опасения высокий мужлан в соломенной широкополой шляпе, сжимающий в руках грозного вида трезубые вилы. А вон и местный кузнец, чего же только с молотом приперся? Мог бы и обугленную головешку, на худой конец, раскалённый до бела брусок стали прихватить ради такого случая!

«Отто-обманщик, ваше слово!»

Староста прищурил глаз, чем непроизвольно собрал все морщины на высоком лбу в одном правом углу. Чертов бюрократишка! Ты заплатишь мне за все… Позже.

Задрав подбородок еще выше, я как можно более непринужденным шагом спустился вниз с трибуны и медленно направился в сторону тракта, тем самым дав понять старосте, что я ни в коем случае не намерен оправдываться.

«Отто-обманщик! Держи свою грамоту!» – услышал я насмешливый оклик позади. Обернувшись, еле успел схватить в дюйме от своих глаз брошенный рукой пастушонка сверток с письмом графа. Поплатишься и ты, дерзкий юнец.

Я доплелся до тракта, который успел подсохнуть за те несколько часов с рассвета до полудня, которые принесли мне больше несчастья, чем все военные годы. И это действительно так! Ох, я еще отомщу этим невежественным и глупым деревенщинам, но для начала нужно найти способ выбраться из этой проклятой долины.

Я добрел до реки, когда солнце уже пересекло зенит. Лямка путевого мешка с припасами из дома косого Шульца неприятно саднила плечо, потому регулярно приходилось ее одергивать. Вне всяких сомнений, хитрый рыбак нарочно подсунул мне суму с таким изъяном.

Добравшись до песчаного берега, я со злостью и отчаянием обнаружил, что нет никакой, даже самой утлой и гнилой лодчонки, на которой я мог бы перебраться на другую сторону непомерно широкого и опасного для человека, знакомого с плаванием лишь понаслышке, речного потока. Возвращаться в логово трусов и ядовитых насмешников я не собирался, потому решил устроить привал прямо здесь, на песке. Погода мне благоволила, к тому же Шульц этим утром ненароком обмолвился, что намерен вернуться сюда через денек-другой, потому как заказанные им зерно и вяленая говядина будут готовы к тому сроку.