Кладезь безумия

– Меня вот спрашивают – почему ты не уничтожишь зло, почему ты не уничтожишь Садовника? – с тоскою в глазах промолвил Сэл. – А как я это могу сделать? Это ведь и его мир тоже. У каждого Билла есть своя Хиллари. У каждого Джобса есть свой Возняк.

Я взял второй кувшин и отпил из него. Морское вино… если и существует напиток, под который возможно познавать историю мироздания, то это был он. Но вино никоим образом не отвлекало моего внимания. Я слушал, и боялся пропустить хотя бы слово.

– Его символом стал мастерок. Стены планирую я, но именно он кладет кирпичи. Бывает, кирпич ровен и красив. Бывает, он срывается и убивает. Всякое бывает. Тогда казалось, что мы нашли гармонию творения – план и возведение.

Мы отпили из своих кувшинов одновременно.

– Но возникла еще одна проблема, о которой я заранее не позаботился. Видишь ли, тебе понятнее будет, если я объясню ее с точки зрения компьютерной программы. Я разработал концепт и архитектуру. Садовник занимался кодом и прописывал все условия работы программы. Мы были так увлечены, что совсем забыли об интерфейсе. О графическом исполнении.

После этих слов я оживился. Слабая надежда зашевелилась у меня внутри. Похоже, теперь я догадывался, зачем я здесь нахожусь.

– Мы создали его вместе – я и Садовник, – сказал Салоникус. – Не интерфейс, конечно. Первого Художника, который танцует. Когда я внедрял концепцию вечного Солнца, Садовник возражал – мол, это недуально, надо, чтобы свет сменяла тьма. Я спросил его, а как он представляет себе тьму? Садовник начертил мне кромешный мрак. В принципе, в его идее что-то было, но вот эта тотальная тьма мне была не по душе. Я ему сказал – хорошо, я утверждаю, но здесь должно быть Солнце. И он нарисовал Ночное Солнце.

– Луну, – сказал я.

– Луну, – согласился Салоникус. – Причем не одну. Но в тот момент мы создали больше, чем просто тьму со своим собственным Солнцем. Мы создали талант и вдохновение. Мы создали воображение и творчество. Уж не знаю, как это вышло, но с тех пор оно имеет наши общие черты. Гений может быть добрым, а может быть злым.

– Выбор, – вздохнул я.

– Он самый, – ответил Мастер. – Но самое главное, что вместе с этим мы создали и время. Нам оно было не нужно, но без него наш проект был бы всего лишь застывшей музыкой. К тому же, у этого кладезя таланта и творчества должен был быть свой хозяин. Ни я, ни Садовник не могли бы с этим совладать – ни вместе, ни в одиночку. Над этим должен был главенствовать его породитель. Тот, кто возник сразу, как только было создано Ночное Солнце.

Я похолодел и вцепился в кувшин двумя руками.

– Я тебя правильно понял, Салоникус? Ты говоришь о…

– Ну да же, да, – взмахнул рукой Главный и Великий. – Добрейший князь. Граф Ночь.

35

Паззл моего бедного разума наполнялся все большими деталями и уже обретал черты завершенности. Я знал, кто такой Салоникус и кто такой Садовник. Я также знал, что такое Раночи и как был сотворен наш мир. Я даже догадывался, для чего я здесь нахожусь. Впрочем, знал и догадывался – это не просто два разных слова, это два разных смысла. Я вплотную подобрался к главному, и осталось, по сути, выяснить два момента – что такое Великий проект и каким образом ему смог помешать граф Ночь.

– На чьей стороне Добрейший Князь? – спросил я.

– Хороший вопрос, – кивнул Салоникус. – Изначально он не был ни на чьей стороне. Точнее, он танцевал для нас обоих. Время и гений не может служить добру или злу – они независимы по определению.

Меня одолели сомнения по поводу справедливости этих слов, но я смолчал и слушал дальше.

– Я же говорю, он воссоздался в порыве двух идей мироздания, в корне противоположных. В его появлении есть четкая архитектурная закономерность. Скажи мне, ученик, какую закономерность находишь ты – например, в словах Бог и Сатана?

– Я, вообще-то, не искал в этих словах никакой закономерности, – немного растерялся я. – Может, связь в том, что это культовые религиозные антиподы, как принято полагать на Земле?

– Хорошо, – вздохнул Салоникус. – Даю подсказку. Слово Бог состоит из трех букв.

Я мысленно произвел необходимые подсчеты, и…

– Шесть, – выдохнул я. – Шесть букв в слове Сатана. Ровно в два раза больше, чем в слове Бог.

– Отлично, – произнес Сэл. – Браво. Великолепно. И что же из этого следует?

– Что Сатана в два раза могущественнее Бога? Садовник сильнее Салоникуса?

– Опять не в ту степь, – махнул рукой Салоникус. – Следующий – кто?

– Ну, если следовать твоей закономерности…

– Она не моя, – прервал меня мой собеседник. – Она просто есть. Скажи мне, каковы особенности следующего?

– Три буквы… шесть… соответственно, должно быть девять?

– И снова браво, – махнул рукой Салоникус. – Ты сам дал ответы на девяносто девять процентов вопросов. Пусть будет так – один процент с меня.

Сэл снова взял бокал и посмотрел на меня.

– Следующий, Евгений – это как раз и есть граф Ночь!

Я оторопел. Затем снова быстро произвел в уме подсчеты.

– Но ведь граф и Ночь – это два слова из ВОСЬМИ букв. Что-то тут не сходится.

– А пробел? – развел руками Салоникус. – Почему ты забыл про пробел?