Кладезь безумия

Я замолчал и задумался. Я просто не мог постичь всю глубину этой логики.

– Похоже на какие-то шарады, – в итоге сделал я вывод.

– Похожи не то слово, – согласился Мастер. – Шарады, загадки, ребусы – это осколки камня, обтесываемого перед возложением в здание. По этим осколкам ты можешь судить о качестве и прочности самого камня.

– Но пока с меня и этого хватит, – отмахнулся я. – Что делает граф Ночь вообще? Какова его функция?

– Как это – что? – удивился Салоникус. – Что значит – какова? Его функция – вдохновлять и следить за временем. Он не добро и не зло. Собственно говоря, нет никакого добра, и нет никакого зла. Есть лишь Кладезь безумия, и ты ее сегодня видел.

– Это фонтан, из которого я испил? – спросил я.

– Он самый. Но это все же не фонтан, а кладезь. Она – источник вдохновения всех гениев. А ведь что такое вдохновение? Это и есть двери к этой кладези безумия! И граф Ночь – проводник к этим дверям.

– Получается, что для того, чтобы быть гением, нужно быть чокнутым на всю голову?

– Это сказал ты, – заметил Салоникус. – А я говорю тебе нечто иное. Ты слышишь, о чем я толкую? Я сказал «безумие», я не говорил – «сумасшествие». Я вижу, тебе кое-что надо еще пояснить.

Салоникус отпил из своего бокала и откинулся на спинку стула. Откуда-то сверху заиграл «Полет Валькирий» Вагнера, и внезапно я мысленно содрогнулся. Просто осознал, что это все серьезно. Что все это не просто серьезно, а более чем серьезно. Это то, чего я ждал всю жизнь. В школе, в университете, на своих работах я ощущал, что все это – не более чем декорации жизни. Прелюдия к чему-то важному. Особенному. И чувство, когда ты осознаешь, что этот миг наступил, словами не передается. До него нужно просто дожить… дойти… если повезет.

– Так вот, насчет сумасшествия, – прервал мои мысли поклонник морского вина. – Мозг человека забит стереотипами с самого рождения. Фактически, детям с первого дня втолковывают базу данных, по которой он впоследствии и живет. День – белый. Ночь – черная. А вот если бы название цветов поменять местами? Представь, что ты с детства белое называешь черным, а черное – белым.

Еще глоток, и Салоникус продолжил.

– Есть такое выражение – как сажа бела. Ничего особого в нем нет. Если общество вокруг тебя называет черный цвет белым, то и ты называешь его белым. Пойми же, наконец – нет никакого черного цвета. Он есть только в твоем мозгу, в твоей базе данных. Это ярлык, которым ты обозначаешь определенное явление. Только и всего. Ни больше, ни меньше.

Главный Архитектор поставил бокал на стол.

– А теперь проведем еще один показательный урок, мой ученик. Я сейчас записываю кое-что на бумаге.

Салоникус взял листок бумаги на столе, достал ручку (откуда, интересно, он ее взял?!) и что-то быстро набросал. Затем свернул лист бумаги, и снова обратился ко мне.

– А теперь скажи, что такое, по-твоему, безумие?

– Ок, – кивнул я, – безумие – это ощущение потери связи с реальностью. На ум приходят сначала рассеянные чудаки, профессора со всколоченной шевелюрой, лунатики, ну и люди в смирительных рубашках, которые ходят по палате и считают себя Наполеонами. Вот кто такие безумцы, как я считаю.

– Отлично, – кивнул Салоникус. – Посмотри, что я здесь написал.

И протянул мне свой лист бумаги. Я развернул его и оторопел. На белоснежно чистом листе изящным почерком было выведено: «Связь с реальностью. Чудаки. Профессора. Лунатики. Наполеоны». Все то, о чем я только что говорил.

Я поднял глаза на своего собеседника. Его лицо, как всегда, хранило непроницаемость.

– Вот это и есть стереотипы, – сказал он. – Видишь, о чем мы говорим? Ты опять использовал привычный шаблон для названия непривычного явления. Разумеется, непривычного, ведь ты не считаешь себя безумцем. Вот и гении никогда не были безумцами. Это – всего лишь ярлык. И ты – безумец.

Я помолчал, и немного обдумал услышанное.

– Скажи мне, Мастер, – попросил я. – А почему я безумец?

– Это же просто, – ответил Салоникус. – Потому что ты имеешь доступ к Кладези безумия.

И снова воцарилась тишина, и куда-то исчезла музыка. Эмоции во мне уже не бурлили. Скорее, наступила некая тяжесть в объятиях с грустью. Я все это время догадывался, что я гений, и ложная скромность тут ни к чему. Зачем она в компании того, кто и так про тебя все знает. Но я грустил, что так и не сделал ничего, чтобы развить свой талант…

– Вот этого он и не любит, – проговорил Салоникус. – ты впал в безмолвие. Понимаешь, о чем я?

Не дослушав до конца фразы, я вскочил со стула.

– Безмолвие, – прокричал я. – так вот что это такое? Я ведь и слова не сказал своей кистью, ни одного предложения на холсте не вывел!

– И за это заработал его суровую неблагодарность, – заметил Салоникус. – но ты не просто впал в безмолвие, ты еще и уставился на лик Луны, хотя в этом твоей вины как раз и нет.

– Объясни, – попросил я. – Я не понимаю.