Кладезь безумия

– А теперь, Евгений, ответ на твой вопрос. Время остановится 21 декабря 2012 года. Минус шесть лет – это 21 декабря 2006 года. Сегодня – шестое июня. У тебя есть шесть с половиной месяцев. Сроки не просто поджимают – это дедлайн, причем дедлайн в самом буквальном смысле этого слова.

От этих слов у меня похолодело внутри. Полгода на то, чтобы нарисовать картину, не имея ни малейшего представления о том, что нужно рисовать? Как же такое возможно?

– Теперь судьба мира в ваших руках, – обратился Салоникус к залу. – Осталось решить, благословим ли мы Евгения на эту миссию? Что касается меня, то я говорю сразу – я в него верю, несмотря на то, что он пьет, курит, блудит и ругается матом. Меня это не смущает.

– Меня тоже, – проворчал из зала Хэмингуэй.

– А второе, что я хочу сказать – это наша последняя надежда. Других у нас уже нет. И третье, возможно, повлияет на ваше мнение. Это он нарисовал Лошадь.

Тишина, накрывшая зал, ощущалась физически. Я вспомнил свой детский рисунок… речь шла о нем, потому что более нигде и никогда я никакую лошадь не рисовал. Каким-то образом ее увидели все присутствующие здесь. И теперь они смотрели на меня так, будто Салоникус сообщил им, что это не он, а именно я спроектировал мир.

– Так что, есть противники? – вопросил Салоникус. – Напоминаю, если поступает хотя бы два возражения, вопрос автоматически снимается.

– Нет никаких возражений, – крикнул Да Винчи.

– Никаких, – подтвердил Чайковский.

– Возражений нет, – подхватил Пифагор, а вместе с ним и весь зал.

Я стоял и ничего не говорил. Я был растерян и ошеломлен.

– Что ж, тогда начнем, – сказал Ярива, – Евгений, позволь пригласить тебя к нашему кристаллу Благословения.

Я подошел к хрустальному шару, замеченному мной изначально. Я не понимал, как этот шар сможет меня благословить. Ярива не замедлил пояснить.

– Смотри на него, Евгений, и смотри внимательно. Кристалл начнет мерцать, и его мерцание будет только усиливаться. Ты будешь наблюдать видения. Но не отводи глаз ни на секунду, ни на миг, пока кристалл не погаснет. Иначе ты погубишь себя.

Что ж, значит, вот такое испытание было мне уготовано. Но я не стал спорить, и тем более отказываться. Я сделал свой выбор, и не собирался сходить с него уже в самом начале пути. Я встал прямо перед шаром и начал на него смотреть. Просто смотреть.

Какое-то время ничего не происходило. Затем шар стал действительно мерцать. Он становился все светлее, и светлее, и вскоре в его середине я увидел постель. В постели лежала Анжела, укрытая одеялом до головы. Ее глаза со страхом смотрели на меня. Я наклонился поближе к кристаллу, и в этот момент из-под одеяла вынырнула голова Садовника.

– Ну, привет, – сказала она. – Да, привет, я – привет.

37

Я закричал и отпрянул от шара. Только неимоверным усилием воли мне удалось удержать взгляд на кристалле. И мне пришлось смотреть, как моя любимая делит ложе с этим… с этим…

– Как тебе там развлекается? – осведомился Садовник. – Мы тут, как видишь, тоже стараемся не скучать. В конце-то концов, ты там в веселом обществе время проводишь, а нам что, со скуки тут помереть прикажешь?

– Я прикажу тебе оставить ее в покое, – я стиснул до боли зубы, и слова мои звучали искаженно. Но понятно. – Я прикажу тебе вместо миллиардов людей взять да сдохнуть самому. Что ты на это скажешь, Отверженный?

– А ты не так уж и любезен, каким кажешься изначально, – насмешливым тоном произнес Садовник. В нем все было насмешливое, даже поза. Но не глаза. По глазам я увидел, что мне удалось его зацепить.

– Ну, ты тоже изначально казался таким грозным, – отпарировал я. – А теперь, посмотри-ка на себя. Прячешься под одеялом, да еще и в компании с девушкой, которая добровольно с тобой в жизни б в одну постель не легла. А раз она там, то значит, не добровольно. А раз недобровольно, то какой же ты после это Садовник? Ты, извиняюсь, петушок просто какой-то. Это тебе кто угодно подтвердит.

– А хочешь, я покажу тебе свое истинное лицо? – лицо Князя Тьмы перекосило ненавистью, а от его слов веял могильный холод. – Хочешь, ты умрешь от разрыва сердца? Умрешь не сразу, а дико вопя и раздирая себе лицо. Давай мы такое сейчас забацаем, ась?

– Снеслась, – ответил я. – Ты можешь корчить рожи сколько угодно, но ты в шаре, а я в Зале. Я могу от тебя просто отвернуться.

– Не можешь, – махнул рукой Садовник. – Ты должен смотреть и слушать, и быть здесь. Если ты не отвернешься, ты умрешь. А отвернешься – проиграешь. Ну, что выбираешь? Смерть или поражение?

– Выбор – это твое искушение. – ответил я, – но не мое.

– Женя, – сказала Анжела, глядя на меня, – спаси меня, Женя. Забери отсюда.

Сердце сжалось, словно его сдавили тисками. Но я уже стал на этот путь, и назад поворачивать не стал.

– Твой, твой выбор, – повторил я. – А я не стану ничего выбирать. И скажу тебе просто – иди-ка ты на хрен.

– Это как же это так – на хрен? – всплеснул руками Садовник

– Как это ему на хрен? – пропела Анжела.