Кладезь безумия

– Нет, ему не надо на хрен, на хрен, – защебетали птички, закружившие вдруг над постелью боевых действий. Да и сама подушка вдруг выскочила из-под Анжелы, вздулась, порвалась по швам и разлетелась перьями внутри кристалла.

– Я порвалась на хрен, – успела пожаловаться подушка. А затем кристалл погас и снова стал белым и прозрачным.

Но я не переставал смотреть на него. Смотрел и смотрел, застывший в одной позе. Салоникус тряс меня за одно плечо, Ярива – за другое, но я все не отводил взгляда, созерцая белый кристалл. Было ли все это на самом деле, спросил я себя. И не стал искать ответа во внешних источниках. Сковорода сказал ясно и понятно – все, что есть, уже было. Все, что было, ты помнишь. Если что-то существует, то ты не обязательно это помнишь. Но если ты уже что-то помнишь – то это точно существует.

Наконец, мне удалось очнуться. Я по-прежнему был в Зале Кладези. Меня окружали великие мира сего, а среди них – и сам Величайший.

– Извините, господа Архитекторы, – начал я. – Возможно, моя речь не была образцом, на который стоит равняться…

– Да похрен, – вскричал вдруг Пушкин, – Ты утер нос этому злобному клоуну!

– Боюсь, он этого так не оставит, – заметил Линкольн, – но как бы то ни было, теперь и я в тебе верю. Хала Евгений!

– Хала Евгений, – хором прокричал весь зал. И начал редеть. Архитекторы исчезали поодиночке – например, вот Менделеев только что был тут, а вот его тут нет, будто он распался подобно элементу из своей периодической таблицы. Так же было и со всеми остальными. Все это массовое исчезновение длилось не более минуты, и вот уже возле хрустального шара остались только мы втроем с Салоникусом и Яривой.

– И что теперь, – спросил я, оглядывая пустой Зал, где только что решалась судьба человечества.

– Теперь слово за тобой, – ответил Салоникус. – Я провожу тебя до лифта, и это будет последний его рейс. В этой жизни мы больше с тобой не увидимся.

– Но что мне делать с Садовником? У него Анжела!

– Опять же – все решать тебе, – повторил Великий Мастер. – Только от тебя зависит, как поступить в той или иной ситуации. Цена вопроса тебе известна.

Мне пришло в голову, что Выбор – это любимое искушение не только Садовника.

– Хорошо, – ответил я. – Могу ли я рассчитывать на ответы на свои пару вопросов, возникших у меня за время, проведенное в Раночах?

– Ты можешь рассчитывать на меня всегда, – покачал головой Салоникус. – Десятки и сотни миллионов людей рассчитывают на меня ежедневно. Многие из них полагают, что я Бэтман, который прилетит и решит все их проблемы. Но я не Бэтман. Я только построил здание. Обслуживать его должны сами жильцы.

– Мои вопросы не станут для тебя неразрешимой проблемой, по крайней мере первые два, – пообещал я. – И первый из них будет вот какой. Сегодня Зал принял немало гостей, и все они из разных эпох и имеют разные национальности. Тем не менее, я прекрасно понимал все, о чем они говорили. И, похоже, они прекрасно понимали меня. Есть ли объяснение этому феномену.

– Есть, конечно, – ответил Салоникус. – Все дело в том, что мысль первична, а язык – вторичен. В Зале Кладези приоритетом всегда считалось вдохновение, а оно не требует языка. Архитекторы думали и говорили, но ты воспринимал их речь не ушами, а вдохновением. Не пытайся объяснить это с точки зрения законов физики. Они сегодня здесь не работают.

– Тогда вопрос вне очереди, – продолжил я. – Что я пил? Что это за Кладезь, и почему ее питие так восхитительно вкусно?

– А сам не догадался, нет? – с улыбкой спросил Салоникус. – Это и есть Кладезь Безумия. Ты пил вдохновение безумия, и вряд ли ты отныне будешь рад газировке в своем родном мире.

– То есть я теперь гений, а до того, как выпил, гением не был?

– Гением ты был всегда. А вот безумцем – нет. Ведь для того, чтобы следовать своему призванию, надо быть поистине безумцем.

– Но теперь я ему последую, – прошептал я, глядя вдаль поверх шара.

– Да, – ответил Салоникус. – Теперь и ты безумец и можешь танцевать, чтобы рождать звезды.

Мы замолчали. Я помнил, что у меня был еще в запасе вопрос, но не помнил, какой. Он казался таким неважным в это мгновение. В Зале Кладези не было Солнца, хоть и было светло – и я не знал, который сейчас час.

Наконец я вспомнил.

– Я многих сегодня видел, – начал я. – Но не всех…

– А кого ты здесь не видел? – приподнял руки вверх Мастер Природы в удивленном жесте.

– Ну, например, Ленина.

– А он-то здесь с какого боку, ты уж извини меня, Ученик. Но все же, с какого?

– А с какого тогда боку здесь были эти два усатых друга? – парировал я. – Неужели у них было больше оснований здесь находиться, чем у вождя мировой революции? Кстати, а почему они почти сразу же ушли?

– Все просто, – ответил Салоникус так, будто мы разговаривали о самых обыденных вещах. – Разрушителям здесь нет места. Те двое, прежде чем разрушить, сначала построили. Потому им и разрешен сюда допуск. Но лишь до посвящения. Затем они должны уйти. Такова их цена за предательство миссии.

Я замолчал и задумался. Это многое объясняло. А больше вопросов у меня и не было.