Однако же главную характерную черту, которую мы хотим здесь выдвинуть, нужно искать в другом месте. Несомненно, достойно уважения, если семьи и публика для массы сыновей, стоящих на поле битвы, и для других родственников готовы принести всякие добровольные жертвы, и государственная система призрения уже привыкла рассчитывать на такие экстренные добровольные приношения. Конечно, было бы лучшим порядком, если бы не добросердечие и способность на жертву давали источник и определяли меру таких добровольных приношений; лучше было бы, если бы это бремя было переложено иным порядком, равномерно и в виде обязательства, на все население, т. е. лежало бы на общем налоговом фонде. Но тогда получилось бы возрастание военных штатов, а ведь и без того уже необходимо умерить их все растущее распухание. Насчитанная поэтому на свойства некоторой части человечества, спекуляция на добровольное даяние будет средством, более легко достигающим цели.
Кроме указанной, весьма понятной государственной спекуляции, существует еще другая, идущая от профессионально заинтересованных элементов общества; она-то и пускает полным ходом всю добровольность, чтобы не сказать – принуждает к ней. Все, кто лично на продолжительное время пристраиваются к снаряжению врачебного персонала и к посылке средств для ухода за больными и ранеными или только желают зарекомендовать себя особыми услугами, заинтересованы в том, чтобы добрая воля публики проявилась как можно шире. В этом отношении можно было бы говорить о филантропии профессии и наживы, а у некоторых лиц, пожалуй, даже о филантропии тщеславия.
Всегда ли доходят до соответствующих войсковых частей и идут ли на пользу раненых все добровольные даяния в виде одежды и припасов, которые должны служить для особенного ухода за ними, об этом имеется несколько внушающих сомнение сведений из самых различных стран и с различных театров войны. Уже во время войны 1870 года было констатировано, что иногда некоторые элементы вспомогательного персонала жили явно роскошно и очевидно не забывали себя в поедании самых изысканных питательных и лакомых припасов. Но оставим в покое филантропические наслаждения рыцарей и дев Красного Креста; мы заботимся здесь о достаточном понимании того, что более или менее всегда происходит, когда публику хотят воодушевить или приманить для какой-нибудь цели к пожертвованиям.
Какие бы ни делались тут дела, хорошие или дурные, получают ли значение и распространяются ли в прессе пустые предлоги или достаточные причины для таких дел, – для знатока слишком часто ясны пружины мнимо-незаинтересованной деловитости, обнаруживаемой при этом: все дело в том, чтобы сквозь пальцы заправил таких прекрасных по цели учреждений проходило как можно больше ценностей и денег. Контроль, устанавливаемый для того, чтобы не слишком много из этих денег и ценностей прилипало к пальцам, слишком часто бывает недостаточным, даже прямо иллюзорным. Кто однажды разглядел это, тот будет остерегаться следовать побуждениям и призывам, афиширующим какие-нибудь благодетельные цели или иные бескорыстные вещи. В нашу еврейскую эпоху и ввиду совершенно оевреенной прессы в случаях подобного рода уместна особенная, даже, по моим личным впечатлениям, абсолютная сдержанность. Всякий грош, данный под влиянием таких побуждений, умеренно выражаясь, выброшен в такое место, где то, что потом случается с ним, или совершенно, или по большей части невозможно проконтролировать.
Я не имею намерения без всяких ограничений полностью приписывать указанное выше социальное зло добровольной филантропии на войне. Для меня важно только несколько умерить ореол, которым усиленно окружаются названные вещи. Кое-какая польза получается ведь даже от рук, которые сами по себе не слишком-то полезны. Механизм интересов, даже себялюбивых и несправедливых, бывает иногда полезен, и потому, при случае, даже самая неискренняя или ложными мотивами обставляемая филантропия может дать в результате кое-что хорошее.
Но смотря на дела не с внешней их стороны, мы должны остерегаться приписывать таким действиям особенно высокие и действительно гуманитарные свойства.