Клаудиа, или Дети Испании

— Что вы, Ваше Сиятельство, напротив. Я вижу, это вам никогда не доводилось жить при французском дворе, ибо у нас во Франции именно любовь ценится превыше всего; и ради нее прощаются даже многочисленные мелкие увлечения на стороне.

— Да что ты такое говоришь, моя милая? — вдруг перестав смеяться, холодными глазами посмотрела на нее Альба, успевшая заметить, как приободрились после этих слов и Годой, и Фердинанд. — Мне кажется, все, что я слышала до сих пор про Версаль, отнюдь не подтверждает твоих слов. Такой свободы нравов, как во Франции, сегодня, пожалуй, нет больше нигде в Европе.

— Да, Ваше Сиятельство, я знаю это всеобщее мнение. Но, заметьте, оно сложилось еще во времена Марии Стюарт и Франциска Первого. Один придворный духовник даже написал тогда стихотворение:

Если вы желаете принадлежать двору
Изгнанницей которого стала сама Венера,
Я, его сын, вас предам еретическому костру.
Но если вы все же решили принять их веру,
Положите свое благородное сердце к их ногам,
Под надежный залог, как у них говорится,
Отдайте им тот пустячок, что храните своим женихам,
И забудьте о крыльях любви, мои девицы.[103]

Однако, Ваше Сиятельство, именно среди самого разнузданного разгула свободной любви и ценятся более всего истинные чувства и подлинная страсть, которые поражают человека однажды и навсегда. И я ни за что не поверю, Ваше Сиятельство, что вы с вашим богатым опытом жизни и любви не знаете того, о чем я сейчас говорю вам.

И только в этот момент герцогиня вдруг поняла или, вернее, почувствовала инстинктом стареющей женщины, что сидящая перед ней девочка совсем непроста, а потому с ней не удастся разделаться так легко, как она рассчитывала.

По маленькой гостиной словно пробежал электрический разряд. Фердинад даже невольно приподнялся со стула, не веря своим ушам, а Мануэль и вовсе воспрянул духом. Он с воодушевлением и довольно изящно пересказал Альбе по-испански содержание французского стихотворения и от себя добавил:

— Так не является ли это, Каэтана, лучшим доказательством того, что мадмуазель истинная француженка. Вряд ли какая-нибудь испанская монашка из бедных могла бы знать наизусть стихотворение, известное лишь при французском дворе.

Этим дон Мануэль невольно выдал то, что герцогиня и в самом деле не только поверила в версию кардинала Вальябриги, но и говорила об этом в алькове. Клаудиа мгновенно поняла это и скромно опустила длинные ресницы, торжествуя вторую маленькую победу. Но поняла это и Альба, а потому зло осадила Мануэля:

— А тебе, сеньор Двуликий Янус, лучше и вообще помолчать, поскольку ты все равно ничего не смыслишь в том, о чем мы сейчас говорим. И говорим, кстати, не с тобой, — дон Мануэль хотел было возмутиться, но, столкнувшись с жестким взглядом герцогини, промолчал и отвернулся. — Так ты, милая, значит, поешь о любви, — серьезно обратилась Альба к Клаудии. — Посмотрела бы я, что бы ты запела, если б тебя в тринадцать лет выдали замуж за человека, которому от тебя нужен один лишь титул.

— Ах, Ваше Сиятельство, я знаю вашу историю, но я не об этом, — уже чувствуя себя вполне уверенно, ответила Клаудиа. — Браки высокопоставленных особ при дворе никогда не заключаются по любви. Но любви не прикажешь, и вы это прекрасно знаете.

— Да, не прикажешь. Но ее так легко потерять, особенно если ты не имеешь возможности отдаться ей полностью…

— Более того, даже наверняка потеряешь, — с готовностью подхватила Клаудиа, чувствуя, что нащупывает потихоньку тропинку, способную вывести ее на спасительную дорогу.

Однако герцогине вовсе не хотелось уступить смазливой малышке ни в чем. Да, у нее несомненно большое будущее — стоит только посмотреть на ее летящие бедра, фарфоровую с легким смуглым отливом кожу, редкого оттенка волосы и огненные глаза. Весь облик девочки так и источал здоровый и обольстительный соблазн сочного плода. Какая она, к черту, француженка, она испанка до кончиков ногтей!