Клаудиа, или Дети Испании

— В таком духе мы можем разговаривать бесконечно, сеньора, а потому я буду иметь смелость поставить вам условие: или вы в течение трех дней называете мне имя того, кто сообщил вам столь неприятный для всех секрет — или я иду… нет, не к его светлости, а прямо к его высокопреосвященству… — Браулио не терял времени даром и за прошедшие недели смог выяснить достаточно для того, чтобы теперь нанести этот смертельный удар. — Спокойной ночи, сеньора, — и, не дав ей ничего ответить, валет уверенными шагами вышел из комнаты.

Это был полный крах.

Конечно, она могла бы назвать любое пришедшее на ум имя, и пока обман раскрывается, выиграть еще какое-то время. Но дальше ей уже никто не даст никакой отсрочки. Можно попытаться предложить Мануэлю уехать на море, в Малагу, в Марбеллу, но инквизиция найдет ее везде. Добраться до Памплоны ей вряд ли удастся, да и возвращением туда она лишь перечеркнет все то, чего уже добилась, и закроет себе любую дальнейшую дорогу. Гонцу к дону Гаспаро не обернуться туда и обратно за три дня, да и ей не удастся связаться с ним в середине месяца. Хуана нет и он еще не скоро здесь появится. Педро! Ах, Педро! Говорят, он служит исполнителем темных и тайных дел принца Астурийского, но через кого и как сообщить ему? Мысль о том, что можно просто попросить аудиенции у инфанта даже не пришла девушке в голову, поскольку одно воспоминание о его потных руках и выпяченном животе приводило Клаудиу в содрогание.

Горькие слезы хлынули из глаз Клаудии. В них она, ни разу не плакавшая после заточения в лесной часовне, изливала теперь и тоску по умершей матери, по так и не рожденному брату, по пропавшему отцу, по поруганной любви, по юности, прошедшей в работе и опасениях, по пропавшему втуне появлению при мадридском дворе… Жизнь при дворе оказалась полна мерзостей, сказочный принц — неглупым, но ленивым, слабовольным и сластолюбивым господином средних лет, а славное имя де Гризальва так и покоилось в забвении, никому не интересное и никем не уважаемое. А тем временем Педро, единственный, кто любит ее по-настоящему, теперь по ее милости вел странную жизнь одинокого волка. Педро! К кому ей обратиться теперь? Прожив несколько лет во дворце Князя мира совершенной затворницей, Клаудиа не испытывала никакой потребности завязать знакомства с кем-либо из придворных кругов — ей вполне хватало Мануэля и дружбы герцогини Осуна. Но теперь герцогиня ей не поможет. Перед мысленным взором девушки вновь скучной вереницей промелькнули лица придворных, одинаково унылые, капризные, надменные, порочные, и ни на одном не могла она задержаться. Но вдруг… среди всего этого хоровода масок всплыло матовое лицо, на котором из-под тяжелых выпуклых век смотрели на мир серые ледяные глаза. Аланхэ! Он — друг Осуна, он — подлинный аристократ, и как бы он ни относился к любовнице всесильного фаворита, по крайней мере, он никогда не выдаст ее.

Клаудиа посмотрела на часы. Розовая пастушка уже подходила к своему белому барашку, и спустя минуту по комнате, освещенной лишь уличными фонарями, полилась трогательная мелодия:

Я, бедная пастушка,
Пасу своих овечек,
Но скоро хлынет дождик,
А мне укрыться нечем…

Клаудиа вдруг вспомнила, что эту песенку очень любила несчастная французская королева, закончившая свои дни на гильотине, и ей на секунду стало совсем страшно. Но девушка все же заставила себя выглянуть в окно. Там, как она и ожидала, как раз происходил вечерний развод гвардии, охранявшей генералиссимуса. Оставалось надеяться, что сегодня караул несет вторая рота. Действительно, как обычно, к середине смены своей отточенной, но медленной походкой подошел капитан Аланхэ.

— Дон Гарсия! — преодолевая стыд, как простая субретка, прямо из окна крикнула Клаудиа, стараясь не смотреть Аланхэ в лицо. — Дон Гарсия, не будете ли вы так любезны на минутку подняться ко мне?

Тяжелые глаза на мгновение облили ее презрительным холодом, но граф немедленно опустил голову и слегка щелкнул каблуками ботфорт.

— Слушаюсь, мадмуазель.

Все эти годы он упорно называл ее только так, и всячески старался избегать любого общения.

Клаудиа присела около небольшого столика, за которым они с Мануэлем так любили когда-то ужинать вдвоем, брызгаясь вином и бегая друг за другом, словно дети. Иногда Мануэль приводил с собой и Игнасио, и тогда они шалили втроем. В такие часы, в изнеможении падая с мальчиком на ковер и целуя его в пахнущую сладким детским потом макушку, Клаудиа чувствовала себя совсем счастливой, счастливой, как в детстве, когда у нее еще были дом и семья. Ах, если бы малыш все-таки родился, разве так пошла бы ее жизнь?! Они жили бы втроем с Гедетой, нет, взяли бы еще и Педро, и какой могла бы быть эта жизнь…

Но ее печальные мечты прервал тонкий звон шпор у так и не закрытой Браулио двери.