Клаудиа, или Дети Испании

Но не успел старик закончить последнего слова, как бегущие увидели слепящий свет, и вместо веселого неуязвимого Локвакса в воздух взлетел вихрь из кусков плоти и щепок. Возглас ужаса прокатился по уже перебежавшим мост сарагосцам и мощной волной улетел в город. Казалось, вся Сарагоса вдруг всколыхнулась одним мощным дыханием и на мгновение затихла, стеклянными глазами тысяч мертвецов уставившись в разверстое и пустое небо.

«Неужели Бог нас покинул?» — застучало в мозгу у многих, и многие побежали с давно уже превратившихся в развалины позиций под градом французских ядер, падавших теперь отовсюду. Французские саперы так плотно обкопали редут дель Пилар со всех сторон, что пушки стояли теперь едва ли не в ста шагах от позиций обороняющихся.

И тогда Аланхэ решился на последнее. Он приказал заминировать редут и мост и, оставив их в момент штурма, взорвать, когда туда войдут французы.

Лишь небольшая группа добровольцев осталась защищать укрепление, чтобы имитировать его оборону до последней возможности.

Скрепя сердце, сорвали солдаты доску с надписью «Нерушимая твердыня владычицы нашей…» и ушли, чтобы закрепиться за рекой Уэрвой на второй линии обороны, пока еще не разрушенной вражеской артиллерией.

На следующий день небольшой гарнизон редута держался из последних сил, но к вечеру французы овладели и предмостными укреплениями дель Пилар и редутом Сан Хосе. Когда воодушевленные этим неожиданным успехом, они ринулись к мосту, сарагосские саперы подвели фитили, и мост взлетел на воздух вместе со множеством разлетевшихся во все стороны лягушатников. Вопль восторга вырвался у защитников, однако все с досадой поморщились, когда гораздо мощнее, чем даже предполагалось, взорвавшийся вслед за этим редут не причинил наступавшим практически никакого вреда.??? Один только Аланхэ знал истинную причину этого. И когда он вскоре увидел, с каким стеклянным взглядом идет Педро, бережно прижав к груди голову безногого и совершенно не обращая внимания на залитый кровью лейтенантский мундир, он вдруг с сожалением подумал, что, наверное, напрасно не остановил Локвакса. Однако, глядя, как Педро медленно удаляется в направлении кладбища Лас Эрас, дон Гарсия вдруг отчетливо понял, что теперь он не сможет остановить уже ничего…

Глава девятая. Chair a canon [171]

Положение в городе ухудшалось теперь даже не по дням, а по часам. Уже были заняты все предместья, и их жители, со стенаниями и плачем, бродили по центральным улицам, не имея ни угла, ни пищи. Уже стояли в развалинах монастыри, и в них, на голых камнях корчились в последних муках умиравшие от ран солдаты. Теперь уже не только не было речи ни о каком госпитале, но просто-напросто не хватало и рук, которые могли бы помочь нуждающимся. Наскоро переделанные под перевязочные пункты дома были переполнены. И потому многие раненые просто лежали и ждали смерти, так же как и те, которым уже не могло более помочь ничто — заболевшие страшной болезнью, в несколько дней уносящей их в мир теней.

Клаудиа давно перестала вздрагивать и шарахаться от ядер, не говоря уже о свистящих пулях, ибо все ее сознание, вся сила любви и воли сосредоточились теперь лишь на том, чтобы остались в живых ее возлюбленный, отец, брат и Педро. Она долго не замечала голода у себя, и только с недоумением в ставших какими-то прозрачными глазах юноши видела, как все дольше отдыхает Игнасио после каждой своей вылазки. Если сначала он мог поспать пять-шесть часов и снова рвался в предместья, то теперь все чаще забывался тяжелым, не дающим отдохновения сном и потом долго приходил в себя, медленно ел паек, присланный Аланхэ, и бессмысленно глядел куда-то в пустоту ввалившимися глазами. И вдруг однажды утром Клаудиа с ужасом увидела в его глазах ту бездонную пропасть, которую уже видела однажды в своей жизни — в расширенных от боли глазах умиравшей матери.

— Ты никуда не пойдешь, — твердо сказала девушка и встала в дверях. Игнасио равнодушно отвернулся, словно ему было уже все равно. Клаудиа почти обрадовалась: хотя бы сегодня он останется дома, и хотя бы часть ее сердца будет спокойна. Но спустя несколько минут, в которые Игнасио продолжал сидеть все в той же равнодушной позе, где-то в стороне церкви Сан Пабло раздалось пронзительное воронье карканье. «Значит, оттуда опять не успели убрать мертвецов, и эти твари снова слетелись на свое омерзительное пиршество», — с отвращением подумала девушка, но Игнасио порывисто вскочил.

— Пусти, я ухожу.

И в его словах было столько суровой, уже не детской, а мужской решительности, что Клаудиа поспешно посторонилась, успев только прошептать:

— Господи, да ведь Педро говорит, что в тебе едва остался кинтал[172]…

— Тем легче пробираться через развалины, — не оборачиваясь, бросил Игнасио и скрылся в мути январских сумерек.

* * *