Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР

В БССР, как пограничной республике, в районах, непосредственно прилегающих к границе, и важных стратегических пунктах (например, железнодорожных станциях) выселению подлежали все поляки, латыши и немцы, включая активистов советской власти и партийцев[426]. Эти районы также подлежали полной зачистке от следующих категорий: бывшие кулаки, как ранее репрессированные, так и «скрывавшиеся от репрессий»; церковники, сектанты; бывшие активные непосредственные участники антисоветских вооруженных восстаний и их пособники; контрабандисты; укрыватели шпионско-диверсионного элемента. Отмечалось, что именно «эти контингенты, оседая в пограничных районах, имели и всяческим способом систематически поддерживали организационные и родственные связи с Польшей, являясь одной из надежных баз польских и немецких разведывательных органов»[427]. Члены семей репрессированных подлежали депортации в отдаленные местности СССР. Логика была следующая: оставление их в пограничной республике даст врагу базу для продолжения шпионской, диверсионной и другой контрреволюционной деятельности[428].

«Избирательный осмотр» 154 хуторов, расположенных в 7,5-километровой пограничной полосе Заславльского, Минского и Узденского районов, проведенный в 1937 г. спецорганами, выявил: 75 дворов имели родных в Польше, а хозяева 118 дворов «составляют контрреволюционный актив, который проводит антиколхозную работу». «Контрреволюционный актив» был выявлен среди жителей хуторов в пограничной зоне Копыльского и Старобинского районов. Отмечалось также, что «особое значение имеют хуторские хозяйства в деле подготовки польской разведкой повстанческих групп и организаций к моменту войны между Польшей и СССР». На хуторах Старобинского, Ветринского, Краснослободского, Ельского, Бегомльского и Лельчицкого районов «были раскрыты» повстанческие организации, «созданные агентами польской разведки». В отчете НКВД отмечалось: «Если нужно, количество этих примеров можно значительно увеличить […] по делам польских шпионов и повстанческих организаций нет почти ни одной, где бы не проходили, как активные участники, жители хуторов, а сами хутора – как явочные квартиры и пункты переправ». Такие дела составляли до 70 % от общего числа[429].

Таким образом, в категорию подозреваемых в шпионаже и прочей контрреволюционной деятельности попадали не только представители вышеперечисленных национальностей, но и все жители пограничных деревень и хуторов, все родственники репрессированных и высланных.

Относительно арестованных «шпионов» и участников Польской военной организации (ПОВ) имеется следующее красноречивое показание Хайкина, бывшего сотрудника Оршанского райотдела НКВД, который на допросе 4 июня 1939 г. показал: «Будучи под стражей во 2-й камере, в которой находилась группа арестованных колхозников из дер. Рудня-Столбунская Светиловичского р-на по фамилии Гулякевичи и Громыко в количестве 7 чел., а в соседних камерах сидело еще из их деревни, причем – они рассказывали, что из их колхоза привели около 40 чел. Всех их допрашивал следователь Кошкин, они говорили, что он их избивал, в результате чего получил от них ложные показания о якобы их принадлежности к к. р. организации […] “ПЛОВ”, “ПОВ” и другие слова, не зная содержания, что это обозначает, и эти колхозники между собой ругались – почему они клеветали друг на друга»[430].

На деле же для выполнения лимитов по национальным операциям исходили не из наличия компрометирующего материала, а из национальности человека. Бывший заведующий отдела управления госбезопасности НКВД А. Гепштейн, уже будучи арестованным, на допросе 7 марта 1939 г. показал: «Был установлен фактически такой порядок, при котором белоруса или русского, если это был не кулак, не контрабандист и так дальше, а честный человек, арестовывали по одному только показанию (разумеется, кроме тех случаев, когда это было детальное прямое и убедительное показание, и кроме случаев отдельных ошибок). А поляка, а позже немца и латыша – по одному даже косвенному показанию – арестовывали… Линия на арест в первую очередь поляков привела, в конце концов, к тому, что на местах при составлении справок на арест, часто на основании только того, что у человека польская фамилия или имя, в установочных данных за глаза писали «поляк», зная, что при этом Минск обязательно даст санкцию на арест»[431].

Нарком внутренних дел Алексей Наседкин 13 декабря 1938 г. сообщал секретарю ЦК КП(б)Б П. К. Пономаренко, что во время арестов 1937 – первой половины 1938 г. из взятых лиц по польской линии – чистых поляков было изъято не более 35–40 %, а остальные были белорусы, русские, евреи, украинцы и т. д.[432] В этой же записке Наседкин отмечал, что основной удар НКВД БССР был направлен по польской линии, и очень незначительный – по латышам, немцам, троцкистам, правым, нацдемам, сионистам, бундовцам и т. д.[433]