Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР

Латышская операция началась позже. О том, как она проходила, свидетельствует, например, директива за подписью начальника УНКВД Витебской области П. Я. Ряднова во все районы области. В ней утверждалось, что там, где есть «латышское население, там обязательно должна быть контрреволюционная организация», которую приказывалось немедленно ликвидировать[434]. Учитывая перевыполнение плана по польской операции и недовыполнение по латышской, НКВД начал «переводить» польских «шпионов» в латышские. Так, в Витебске переоформили протоколы на латышей, уже осужденных к высшей мере наказания за «шпионаж в пользу Польши», как на участников националистической контрреволюционной латышской организации. Позже, во время разбора с органами НКВД за их предыдущую деятельность, которая также была квалифицирована как враждебная, всплыли такие факты: во время передопросов каждый обвиняемый под пытками назвал по 25–30 участников. Арестованной Чижевской показали список членов латышского клуба и спросили, знает ли она их. Чижевская подтвердила. Все 60 чел. были арестованы как участники контрреволюционной латышской организации[435].

Как отмечалось, по приказу № 00447 республикам спускались лимиты. А далее работал простой механизм: республика «распределяла» цифры между областями, области между районами и т. д. А поскольку национальные операции шли одновременно с «кулацкой» и проводились теми же исполнителями, то, естественно, методы проведения были те же. Начальник Речицкого райотделения управления госбезопасности Воловик на совещании оперативных работников сообщил, что району дано задание выявить и арестовать 300 поляков, латышей, немцев и др., «для чего дал задание выявить по предприятиям и сельсоветам таких лиц»; начальник 3-го отдела управления госбезопасности НКВД БССР Гепштейн «в сентябре 1937 года по телефону дал указания, что Витебск должен арестовать 300 человек поляков»[436] и т. д.

Далее лимиты определялись на каждого следователя. Из материалов дела о работе Витебского УНКВД: сотрудник Соколов «попросился ехать домой на выходной день, Левин сказал “Если сегодня поднажмешь, то завтра поедешь”. Соколов приступил к допросу арестованных, за этот день получил признание шести арестованных. Во время допроса Соколов арестованным ставил вопрос прямо: “собирался взорвать мост”, “являлся участником к.р. организации” и т. д. На все поставленные вопросы добивался положительного ответа от арестованных путем применения зверских мер физического воздействия»[437].

В НКВД БССР арестованных затягивали в смирительные рубашки, обливали холодной водой и выставляли на мороз, вливали в нос нашатырный спирт, издевательски названный «каплями искренности». В Особом отделе Белорусского военного округа арестованных заставляли приседать сотни раз с Библией в вытянутых руках, лаять по-собачьи и др. Для арестованных создавались такие условия, что они признавали все, чего от них добивались следователи, имеющие «нормы выработки» (применялись так называемые «стойки», «конвеерные допросы», заключение в карцер или режимные камеры, содержание в специально оборудованных сырых, холодных или очень горячих («парилки») помещениях, лишение сна, воды). Всех арестованных сильно били. Многие следователи работали «не за страх и не за совесть», а получали настоящее удовольствие от «работы». Когда в 1938 г. был поднят вопрос об отстранении от работы тех сотрудников НКВД, которые принимали участие в избиениях арестованных, Пономаренко заявил, что это невозможно, так как это касалось не менее 80 % аппарата данной структуры[438].

О том, что причиной ареста является именно национальность, знали и потенциальные жертвы. Сводка НКВД «О настроениях населения БССР в связи с арестами контрреволюционных элементов среди поляков» от 9 сентября 1937 г. содержит следующие свидетельства: на минской фабрике «Кастрычнік» рабочие обращались к полякам: «А тебя еще не забрали?»; «комсомолка Белкина обратилась к работнице-перебежчице с вопросом – не продаст ли она ей заранее (до ареста) свою кровать»; колхозница колхоза «Кавалі» Держинского района Жолтиковская говорила: «Забрали всех, кто имеет родственников в Польше. Если кого не забрали, то ждите – заберут, нужно быстрее продавать коров»; учительница польской школы Будкевич жаловалась: «Я от арестов впадаю уже в кошмары, такая атмосфера, что не знаешь, когда тебя схватят за ворот и потянут в тюрьму. Десять лет жизни отдала бы, чтобы хоть немного иметь уверенности в жизни»; «колхозник колхоза “Буденный” Гармаза, член сельсовета, заметив автомашину и сотрудников НКВД, бросился бежать. Когда спросили у его матери, почему он побежал, последняя ответила: “Он целую ночь не мог спать – боялся ареста”; Колхозник Минько Петр, увидев в деревне автомашину, сел на коня и поехал в лес. Когда председатель колхоза послал мальчика за Минько, то последний ответил: “Меня зовет не председатель колхоза, а НКВД, это они за мной приехали”»[439].