Клятва Люка Болдуина

Жужу. Даже по ночам он спал, пристроившись на кровати в ногах у мальчика, и тихонько урчал. Боцман не отличался ни красотой, ни породой и происходил от бездомного дворового пса. Но ни у одной собаки в мире не было таких круглых, блестящих, золотистых, умных, все понимающих глаз. Для Жужу, после трех сеньорит, это было самое дорогое существо на свете.

Со своего наблюдательного пункта Жужу созерцал созданный им сказочный мир. Иногда в поле его зрения попадались стада пастуха Марсиаля. И тут же они превращались во вражеские войска, расположившиеся на берегу, а «Одиссей» палил из своих пушек – двух печных труб, выходивших на черепичную крышу,– и, разумеется, одерживал победу. Лай Боцмана, приказы Капитана, воинственные кличи неслись по направлению к высокой церкви, торчавшей на горизонте. Луга становились широким зеленым морем, река – широким зеленым морем, долина тоже широким зеленым морем. А мрачный забор и печальный деревянный барак, возвышавшийся за рекой, становились по ходу событий то Синг-Сингом, то Чертовым островом. В действительности же это был лагерь для заключенных, отбывавших там наказание и работавших в цементных карьерах. Эти люди волновали и приковывали внимание Жужу и, как мы увидим позже, сыграли немалую роль во всей этой истории.

Видневшиеся вдали горы были воображаемыми сказочными островами, которые внезапно возникали на горизонте, когда это было необходимо. Когда же в них не было нужды, они просто не существовали, и море – широкое, зеленое, чарующее, желанное море – было единственным, что различали вдали глаза Жужу и Боцмана. Адмирал Кукареку и Флорентина пассивно относились к игре и только слонялись из стороны в сторону. Зато Жужу и Боцман горели огнем сражений и то один, то другой обозревали с

высоты загадочный горизонт в старую подзорную трубу.

Жужу завел себе судовой журнал, использовав для этой цели брошенную тетушкой Ману счетную книгу (при этом он не обращал внимания на слова «приход» и «расход»).

Знамя было сшито из лоскутков, которые дала ему тетушка Лео, а парус, походивший больше на воздушного змея,– из старой мешковины и брезента. Капитан с таким почтением относился к парусу, что поднимал и зарифлял его вместе со знаменем. Когда ветер дул со стороны лагеря для заключенных, Жужу видел, как надувался парус и раскачивалась камышовая мачта.

Однажды тетушка Ману дала Жужу торжественное обещание. У кобылы Мартины должен был появиться жеребенок, и сеньорита сказала:

— Жужу, когда родится жеребенок, я его тебе подарю.

Жужу почувствовал, как у него от радости забилось сердце. Иметь собственного жеребенка! Это было самым его большим желанием. Даже большим, чем править «фордом», который стоял в сарае покрытый плесенью. Радость была так велика, что мальчику казалось, будто сердце вот-вот выпрыгнет из груди и завертится как волчок.

Он бросился на солому, стал кричать «ура!» и кувыркаться от переполнявшего его счастья. Но тетушка Ману тут же строго заметила:

— Но это произойдет не раньше, чем ты перестанешь делать глупости и будешь вести себя, как подобает взрослому мужчине.

Жужу, как и всем детям, казалось, что он вырастет сразу. Но сколько он ни смотрелся в зеркало, поднимаясь на цыпочках как можно выше, сколько ни зачесывал волосы кверху с такой силой, что на глазах его выступали слезы, ничего не помогало. Он рос так же медленно, как и все остальные ребята.

Жеребенок родился на рассвете, когда Жужу еще спал.

По случаю столь торжественного события сеньорита

Мануэлита и Херико пришли разбудить мальчика. Херико взял с собой большой застекленный фонарь и непромокаемый плащ, а сеньорита Мануэлита – серый капюшон, тоже непромокаемый. Сквозь окно Жужу видел, как небо несколько раз становилось белым, и тут же громыхал гром, перекатываясь где-то в глубине его. В конюшне родился Ремо. Жужу уже давно назвал его так. Он был черный, с белой звездочкой на лбу, совсем такой, какими описывают коней в книгах. И вот он стоял перед

Жужу, с изумлением озираясь по сторонам, неуверенно держась на своих длинных ногах, мокрый и напуганный.

Жужу обнял его. Он слышал, как дождь барабанит по крыше, усыпанной опавшей листвой, видел, как вокруг фонаря гоняются друг за дружкой мотыльки, и чувствовал себя очень счастливым.

Одно чудо следовало за другим. В тот же день Жужу, свободный от всяких дел, поскольку было воскресенье, проводил время на «Одиссее». Вдруг Боцман ни с того ни с сего принялся лаять на сеньориту Флорентину. Это было странно, потому что Боцман недолюбливал Адмирала Кукареку, но к сеньорите Флорентине относился благосклонно. Жужу увидел, как куропатка нахохлилась, стоя на балке в углу, у самого выхода печной трубы на крышу.

Это был самый темный и немного страшный угол с балкой, выдававшейся больше, чем остальные, где во время проливных дождей и бурь укрывалась вся команда «Одиссея».

— Перестань лаять на бедную Тину! – прикрикнул на собаку Жужу.