Клич войны

Сам Герхард принадлежал к совершенно иному физическому типу, унаследованному от матери. Хотя он ни в коем случае не выглядел слабым, он был гораздо стройнее: скорее гибкий, чем коренастый, и с более условно красивыми, правильными чертами лица. Его глаза были мягкого мраморно-серого цвета, но обладали необычным свойством (которое Герхард обнаружил по тому, как на них смотрели соблазненные им женщины) - они меняли цвет в зависимости от окружающего света, так что в них появлялся оттенок голубого или даже орехового, в зависимости от обстоятельств. Его вкусы тоже были далеки от Готического величия замка Меербах. Он был дитя своего времени, обучаясь быть архитектором в стиле модерн, в котором стены были белыми, если они вообще существовали, свет проникал через самые большие окна, а форма была сведена к чистой, чистой, геометрической простоте.

И все же даже Герхард вынужден был признать, что порой само великолепие замка превращало его в великолепный фон для приема гостей. Сегодня, например, Конрад фон Меербах показал себя человеком, чье влияние распространялось как на старую Германию, так и на новую. Он имел право, как старший сын аристократической семьи, называть себя графом или графом фон Меербахом, но предпочел этого не делать, заявив, что такой знак унаследованных привилегий не соответствует его национал-социалистическим принципам. Сегодня вечером он устроил грандиозный обед, на который были приглашены представители лучших старинных аристократических семей Баварии, богатейшие промышленники региона и их новые нацистские хозяева, которые теперь деловито возводили фундамент Тысячелетнего Рейха. Почетным гостем был сам группенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, недавно назначенный командующим гестапо, Национальной тайной полицией и СД, или Sicherheitsdienst, собственной разведывательной службой нацистской партии.

Появление Гейдриха на вечеринке напомнило Герхарду о том эффекте, который дюжиной лет назад произвел "голубой Макс" Иззи Соломон. В данном случае магнетизм обеспечивался не наградой За доблесть, а черной парадной формой, которую носил Гейдрих, или, точнее, ее пиджаком. Оно было коротким, как фрак, с которого были сняты фалды, так что оно доходило до пояса. Единственным ярким пятном была красная помада на левой руке Гейдриха, где он носил повязку со свастикой. На плечах у него были серебряные погоны, обозначавшие его звание, о чем также свидетельствовала нашивка на воротнике, на которой были вышиты три серебряных дубовых листа группенфюрера. На правой стороне его груди серебряная голова смерти ухмылялась окружающему миру с ужасающе мрачным добродушием.

Герхард был очень далек от того, чтобы быть сторонником нацизма, но с его тренированным глазом он не мог отрицать злого гения, с которым все в визуальном образе партии, от огромного масштаба Нюрнбергских митингов, с Собором света, образованным лучами прожекторов, поднимающимися гигантскими колоннами в ночное небо над полем цеппелинов, до пронзительного взгляда этой маленькой серебряной головы смерти, было призвано подчеркнуть идею абсолютного, неизбежного господства над миром. И Гейдрих, вундеркинд нацистской партии, мог осуществить это с помощью Элана, которого совершенно не было у большинства нацистских лидеров.

Герхард всегда считал Гитлера, Гиммлера, Геббельса и им подобных смехотворно далекими от господствующей расы, о которой они так жадно говорили. Гейдрих, однако, был другим. Это был высокий, стройный, элегантный мужчина, ослепительный, как кинозвезда, со светлыми волосами, зачесанными назад от висков, прищуренными, насмешливыми глазами, длинным, тонким, но слегка крючковатым носом и удивительно полными, чувственными губами. Он происходил из артистической семьи – его отец был скромно преуспевающим оперным певцом и композитором-и обладал почти кинозвездной харизмой. К своему неудовольствию, Герхард подумал, что если бы он встретил Гейдриха при других обстоятельствах, то нашел бы его очень симпатичным. В разговоре он не разглагольствовал, не колотил кулаками по столу и не ругал других мужчин и женщин, сидевших вокруг него. Он смеялся, милостиво уступал место другим и был до крайности вежлив с женщинами, сидевшими по обе стороны от него. И только когда внимательно прислушиваешься к тому, что говорит этот красивый дьявол с его медовым голосом, начинаешь улавливать холодную, расчетливую злобу, таящуюся, как гадюка на клумбе, за этим восхитительным фасадом.

Когда ужин закончился, Герхард собирался улизнуть в свою комнату. Хотя он был воспитан так, чтобы уметь вести вежливую беседу с любым человеком в любое время, у него было очень мало общего с другими присутствующими в тот вечер, и он хотел написать письмо своей подруге в Берлин, описывая свои впечатления от ночи, пока они были еще свежи в его памяти. Но когда он осторожно пробирался к двери большой гостиной, куда все гости уже удалились, кто-то постучал его по плечу.