Клинки Приречья (ЛП)

Ему сказали: — Он мертв, господин, — но он ответил: — О нет! Смерть ему не подруга — она страшится его! — Ему сказали, он может взглянуть, и он двинулся было к порогу, но Марина, их ключница, вдруг удержала его, говоря: — Господин, не смотрите! — но он глянул ей через плечо, он увидел… крови не было, не было, не было, только что-то изломанное и вовсе бескровное, и он схватил первый же острый предмет, и полоснул себя по руке, но ему связали руки, говоря: не сейчас! еще рано, еще слишком рано — на погребении времени будет вдосталь, а он закричал: — Что? Что?! Да ума вы решились, что ли? — но это были не те слова, он видел по лицам людей, что они не поняли.

*****

Обычно она касалась их лиц, только чтобы узнать и лечить недуг, оставляя уход женщинам семьи. Но здесь она была одна, одна за всех. И она мыла его тело, как мать или жена. Он был застенчив; он пытался удержать ее. Но от него воняло, и она не стала его слушать. Чистота придется ему по душе, сказала она, бросая в горячую воду алую горсть дикого тимьяна, чтобы исцелить его грудь. Он рыдал, вдыхая пряный пар.

*****

Каждый проливал толику крови и срезал прядь волос, чтобы возложить… возложить на… Он уже пролил свою кровь; он схватил нож и отсек себе волосы — волосы, что рассыпались по груди его любовника, путались в его пальцах, закрывали глаза…

— Тебе нравится? — спросил он, когда этот остров впервые возник перед ними.

— Я различаю цвета, немного. Здесь красиво.

*****

— Откуда ты? — спросила она спящего мужчину, который кашлял во сне. К ее смятению, он обернулся к ней, открыл глаза и ясно произнес: — У меня есть ножи. — И всё. Ему снились она и ее вопрос. Потом глаза его снова закрылись и он отвернулся.

*****

Ножи не были средством отдалить его от прошлого или же от людей. Они служили тому, чтобы понять, увидеть, узнать больше. Он никого уже не хотел ранить, даже себя самого. Не здесь. Не на острове, где мед так сладко сочился из сот, где пчелы над приторно-пряным тимьяном вели одну песню, а море пело иную среди черных скал у подножия белого дома, что они построили вместе — дома с длинной верандой, чтоб укрыть их от солнца, и окнами, отрытыми в ночь шипенью и грохоту волн, напоминавших, что они на острове, и пришлось бы снарядить парусник, чтобы отыскать их или увезти прочь.

*****

Было странно не знать его имени. Он не назвался, она не спросила. Быть может, имя было ей ни к чему, пока они оставались здесь вдвоем, одни в ее доме на окраине деревни. Месяц выдался тихий: в эти дни не рождались дети, не случалось внезапных лихорадок, никто не падал со скал. После его вторженья погода смягчилась.

*****

Если бы он мог вырвать себе глаза, чтобы изгнать призраки, он сделал бы это. Но, смыкая веки, он лишь видел острее: его любимый — под землей, в земле, часть земли, беззащитный и уязвимый. Призраки приходили снова и снова, а он не мог отвести взгляд.

*****

И пришел день, когда его дыхание стало глубже. Ночь, не потревоженная пробуждением. Сон, не прерванный криком. Утро, когда он с трудом поднялся на ноги, завернувшись в одеяло, и молча взял ведро у нее из рук. Вечер, когда он перенес свою постель в сарай, к козам. День, когда он увидел, что подгорает суп, и, вычистив горшок, сварил новый.

Больше никто не знал, что у нее и впрямь подгорает суп, хотя все, наверно, догадывались.

*****

Он побрел прочь оттуда, где призраки были безжалостны, спотыкаясь о камни, к колючей поросли вдоль кромки моря и прочь от него, взбираясь по лесистым холмам, где никто не нашел бы его, к деревням, где никто не слыхал его имени. Он питался лишь тем, что ему подавали. Свое же никчемное тело отдал дождям и ветрам, но те отшвырнули его. И он тащился дальше, от селенья к селенью, где люди спрашивали, кто он и чего хочет, но у него не было слов для ответа.

*****

И пришла ночь, когда она коснулась его груди, чтобы узнать, что легкие чисты, и коснулась его лба, чтобы узнать, что лихорадка прошла, и коснулась его горла, чтобы узнать, что дыхание ровно.

*****

То была ночь. Ночь, когда буйствовал ветер. Он не слышал, как любимый покинул постель, не заметил исчезнувшей тяжести тела. Его любимый — он часто уходил в ночь, она была ему немногим темнее, чем день. Он любил померяться силами с ветром в скалах над волнами.

*****

И пришла ночь, когда она коснулась его лба, чтобы узнать, прохладна ли кожа, и коснулась его губ, чтобы узнать, отзовутся ли они ей, и коснулась его лица, чтобы узнать, не отведет ли он глаз.

*****

Волны смолкли, когда она коснулась его. Мир стал крохотным. Внутри него была пустота — та, что она искала заполнить.

Ее глаза видели человека, которого он не знал.

*****

Она успела узнать его тело, и теперь, обнимая его, не дивилась белизне не ведавшей солнца кожи. Она едва ли дивилась самим объятиям — будто его тело звало ее с первой минуты, даже из-под лохмотьев сияя пламенем свечи, а она была мотыльком, которого тянул жар его кожи, белой гладкой кожи, длинных и гибких рук, тонких изящных костей, угловатого, заострившегося лица с зелеными глазами — зелени, какой она никогда не видала в природе.

*****