Клинок эмира. По ту сторону фронта

…Пушкарев и Добрынин готовились идти в бригаду

Локоткова, и Зарубин застал их за упаковкой вещевых мешков. В ближайшие дни должна была состояться межбригадная партийная конференция, которую надо было хорошо подготовить.

– Ну как, наговорились? – встретил Зарубина комиссар.

– Наговорились.

– Получается что-нибудь?

– Хорошо получается.

– У Кострова, батенька мой, всегда получается, – весело заметил Пушкарев. – Я удивляюсь только, как он мог работать до войны преподавателем. Он по призванию или разведчик, или дипломат.

– Пожалуй, верно, – согласился Зарубин и коротко рассказал, что сделали Костров и Снежко в городе.

И Добрынин и Пушкарев выразили искреннее удовлетворение.

– Я часто думаю о Кострове, – сказал Пушкарев, – и пришел к такому выводу, что… – Он осекся. В землянку вошел капитан Костров.

Тут же начали прощаться, так как Костров доложил, что сани готовы.

– Вот что, Валентин Константинович, – сказал Пушкарев, положив руку на плечо Зарубина. – За своевременную явку делегатов твоей бригады на конференцию несешь ответственность ты, как член бюро окружкома. Разреши надеяться, что все будет в порядке?

– Разрешаю, – улыбнулся Зарубин и обнял Пушкарева.

– Не подведем. Тут есть и кроме меня член бюро. – Он подмигнул в сторону Кострова. – Я их всех заставлю помогать мне…

– Правильно! – одобрил Добрынин. – Но ты не вздумай только без меня школой заняться.

– Нет, нет, – успокоил комиссара Зарубин. – Для меня самого еще неясно, как ею заняться. Вот соберем с Георгием Владимировичем все данные, а тогда сообща подумаем. Во всяком случае, до конференции ничего не получится.

Все еще раз пожали друг другу руки. Зарубин и Костров направились к заставе, где их ожидали сани.

В сторонке от заставы, около саней, горел костер, и вокруг него сидели партизаны. Погода стояла тихая, безветренная, теплая. Аромат хвои смешивался с запахом махорки, которой усиленно дымили партизаны. Охрименко и Макуха лежали в санях, о чем-то беседуя. При появлении командира бригады и начальника разведки, которых сопровождал дежурный по лагерю, все поднялись.

– Вернется лейтенант Рузметов, – сказал Зарубин дежурному, усаживаясь в сани, – передайте ему, что я буду завтра.

– Есть! – коротко ответил тот.

Сытые кони взяли с места, и дедушка Макуха уперся ногами в передок, чтобы сдержать их горячий бег. Комья снега из-под копыт лошадей взметывались кверху, летели в сани, попадали в лицо. Зарубин и Костров улеглись на бок, лицом к лицу. Приятно было прокатиться в теплую погоду по лесу, зная, что тебя ожидает уютный, натопленный дом.

Зарубин впервые ехал в леспромхоз. До этого у командира бригады не было надобности показываться там, и он только смутно, со слов других представлял себе старосту Полищука, который уже оказал немало услуг партизанам.

«Посмотрим, каков он из себя», – думал Зарубин, пытаясь мысленно нарисовать себе образ старосты.

Ему представлялся высокий, бородатый, хмурый мужик с медной бляхой на груди, с басовитым голосом и черными сверлящими глазами. Таким он и приснился Зарубину, незаметно задремавшему в санях.

Очнулся Зарубин от звука голосов. Солнце закатывалось за зубчатую стену леса. Сани стояли в каком-то дворе, и около них были Костров, Охрименко, Макуха и староста

Полищук, совершенно непохожий на того, который представлялся Зарубину.

Стряхнув с себя сено, Зарубин слез с саней. Ему стало неловко, что он проспал почти всю дорогу.

«Еще черт знает что подумают», – подосадовал он на себя, но его неприятные мысли тотчас были развеяны

Макухой.

– Не езда, а скука, – сокрушенно доложил дед. – Враз все заснули. Один ты тихо спал, Константинович, а капитан с Охрименко всю дорогу хрюкали, ровно поросята.

«Значит, не один я храпака дал», – успокоил себя Зарубин.

– Как же не заснуть? – оправдывался Костров. – Такой воздух, солнце припекает, и лежишь без дела.

Вошли в дом. Жена старосты начала хлопотать у печи.

Партизаны расселись за большим прочным столом.

Полищук стоял в сторонке, ожидая указаний.

– Садись, – сказал ему командир бригады.

Староста сел.

– Сколько саней посылаешь в больницу с дровами? –

спросил Зарубин Полищука.

– Четверо.

– Так… – Зарубин прикрыл глаза ладонью, о чем-то сосредоточенно думая.

Костров наблюдал за ним, ожидая, что он скажет дальше.

– Ну? – как бы очнувшись, спросил Зарубин после минутного молчания. – На чем мы остановились?

– На четырех санях, – ответил Костров, сдерживая улыбку. Он догадывался, что командир бригады думал сейчас совершенно о другом.

– Чьи сани, лошади? Кто их пригоняет сюда? – интересовался Зарубин.

Строгие глаза, властная, сдержанная речь командира партизанской бригады внушали почтение Полищуку. Он с опаской поглядывал на Зарубина, боясь вызвать у него вспышку гнева. Ему довелось слышать от партизан, что командир их строг и любит во всем точность и ясность.