Клинок Тишалла

Голос короля исходил будто из-под сводов палаты, словно сам Живой чертог взялся задавать вопросы от лица Вороньего Крыла. Ответы были у Делианна наготове: усталый путник просит лишь приюта на одну ночь и несет с собою скромный дар, который просит великого короля принять…

– Я принес королю подарок, – проговорил Делианн, глядя мимо Томми в очаг. – Я боялся, что он откажется его принять, если преподнести дар обычным способом, поэтому я… оформил его как дар гостеприимства, от которого, согласно финнаннар, отказаться невозможно. Реакция короля была слегка… экстравагантна.

– Я бы так сказал! – буркнул Томми. – Он усыновил тебя? Из-за подарка?

– Это был хороший подарок, – сознался Делианн. – Я вернул ему младшего сына.

Томми молча уставился на него.

– Мы встретились лет двадцать пять, может, двадцать шесть тому назад, когда я работал в прежнем заведении Кирендаль, в «Экзотических любовницах», тогда я занимал твое, должно быть, место: я был лучшим вышибалой Кирендаль. Только не обижайся.

Томми пожал плечами:

– Нечасто в наших краях Перворожденные принцы шляются по бардакам.

– Это был… особый случай. Не стоит уточнять.

«Особый случай» заключался в том, что младший наследник Сумеречного короля пристрастился к лакриматису и зарабатывал на наркотик в борделе у Кирендаль. Бледный, дерганый, поминутно выпадающий из реальности, он скрывался у нее полвека, собрав за это время немало постоянных клиентов из числа поклонников бича и клейма. Он стал знаменитостью, легендой; у него были клиенты третьего поколения, которых привели к нему отцы, которых пристрастили к этому определенными вкусами наделенные деды. Он стал неисчерпаемой бездной отвращения к себе, прикрытого непроницаемым, сухим, порой жестоким остроумием, и затер свое прошлое вполне успешно. Никто не подозревал о его истинном лице и не догадывался даже, что у него было иное лицо, кроме зримой миру маски мальчика для утех.

Но от взгляда Делианна ему было не скрыться.

Жгучая скорбь опалила сердце Делианна, когда он вспомнил долгие месяцы споров, постепенно подтачивавших упрямство Торронелла, решившего никогда больше не вступать в контакт со своей семьей. Вспомнил – с той душераздирающей ясностью, какую память приберегает для поздних сожалений, – как сидел Ррони среди окровавленных атласных покрывал, среди разбросанных по полу кожаных ремней с блестящими шипами, среди башмаков, ошейников и намордников, сидел и мял в руке черный шелковый капюшон.

«Я не могу вернуться, – говорил он, роняя слезы по одной. – Я не могу вернуться домой. Ты не понимаешь? Это, – отчаянный взмах капюшона охватил развратно-роскошный номер „Экзотических любовниц“, всю жизнь, которую вел Торронелл, – мне нравится. В этом я мастер – единственно в этом. Как могу я вернуться в Митондионн? Как смогу посмотреть в глаза отцу? Я больной, Делианн. Вот почему я не могу вернуться. И не смогу, потому что я больной».

А Делианн был так рассудителен, так разумен, так терпелив и понятлив… так красноречив…

– Ну, я знал, что от короля мне полагается ответный подарок, – продолжал Делианн равнодушно, голосом, лишенным даже боли, – но почти ожидал, что нас в ответ выставят за порог пинками. По рассказу Торронелла выходило, что его при дворе не привечали лет триста. Смысл нашей затеи был в том, чтобы загнать Воронье Крыло в угол, чтобы он волей-неволей должен был разрешить Ррони вернуться. А вот чего мы знать не могли – что скандал, испортивший Ррони жизнь, разрешился пару веков тому назад и Воронье Крыло уже несколько десятилетий искал повод отменить изгнание.

– Ну что, – заметил Томми, – неплохая история получилась, верно? Со счастливым концом.

– Ага, – отозвался Делианн, – если закончить ее на этом. Проблема в том, что это история из жизни. – Он закрыл глаза. – А истории из жизни заканчиваются только смертью.

Хотя сцена в его памяти была отчетлива, словно фантазм, он не слышал голосов, радостных криков придворных, которые разнеслись по залу, когда Торронелл откинул капюшон. Память была глуха, как вестовой черен в руках Кирендаль.

Тот черен продемонстрировал, чем закончилась дорога длиной в двадцать пять лет, начиная с первых дней в Анхане, когда Делианн держал Торронелла за плечи, покуда тот потел, и дрожал, и выворачивался наизнанку в наркотическом отходняке. Чем закончились месяцы и годы мучительной неразрывной связи с глубоко несчастным феем. Делианну нечего было предложить принцу, кроме понимания и дружбы, и Торронелл платил ему верностью настолько преданной, что при дворе она вошла в поговорку. Никто не осмеливался сказать хоть слово против Делианна, если оно могло достичь ушей Торронелла. Четверть века они были нераздельны; «Делианн и Торронелл» стало единым словом.