Клинок Тишалла

Погребальная баржа Тап была шириной едва в размах рук Делианна и почти вдвое длиннее. Сплетенная из камышей, под дождем она размякла и расползалась, словно брошенная на улице соломенная шляпа; по углам ее тлели, шипя, четыре лампадки на рыбьем жиру. По обычаю тело дриады следовало бы подвесить в ветвях дуба, но на берегу Большого Чамбайджена в пределах города Анханы дубы не росли. Кирендаль пошла на компромисс, объединив обычаи древолазов с порядками Перворожденных, так что тельце, вмещавшее когда-то жизнь Тап, лежало на хлипком плоту у берега реки.

Смертная оболочка маленькой жительницы лесов была распялена посреди баржи; лодыжки были привязаны тонкой веревкой – почти шнурком – к одному колышку, запястья – к другому, над головой. В раскрытом рту зияла чернота, глаза слепо взирали на ливень. Так же зиял и длинный разрез, вспоровший тельце от желтовато-алой грудины до перистой поросли в паху. Края разреза прошивала грубая черная нить, а к ней привязаны были еще шнурки, веером расходясь по обе стороны баржи; привязанные к ее бортам нити не позволяли разрезу затвориться, открывали взгляду печень, желудок и кишки.

Вокруг тела пестрым узором были аккуратно выложены блестящие железки, зеркальца, стразы, присыпанные кусочками подтухшего мяса. Блеск и запах тлена должны были привлечь ворон и стервятников, даже, быть может, орла, чтобы те напитались внутренностями усопшей, начав тем самым растворение смертного тела в породившей его земле, так же как жизненная сила, двигавшая им, растворилась в Потоке. Вот только грязный дождь отпугивал птиц.

Как вынесет это Кирендаль, Делианну было не под силу представить.

Чужая боль ввинчивалась ему в кишки тупым ножом; из-за кордона он вглядывался в лицо Кирендаль, страдая вместе с ней. По сердцу прохаживался крепко просоленный бич: мука сильней, чем мог он вынести, но слабей, чем заслуживал.

Кучки собравшихся на пляже несло будто бы невидимым течением; плакальщики держались друг друга, разделяя в кругу близких скорбь и память о Тап, но тут и там один или другой Перворожденный или покоритель камней, порой хуманс или огриллой отделялся от своей кучки, чтобы прилепиться к другой; а та, едва разбухнув, рождала новые живые капли, соединяя потоками боли всех собравшихся. Связь могла быть тесной, когда скорбящие с рыданиями падали друг другу в объятия, или слабой и мимолетной, как кивок или болезненная гримаса.

Делианн с тоской смотрел на эти струи боли; будь он в состоянии прикоснуться к кому-то или ощутить хоть на миг чужое прикосновение, ему не было бы так одиноко. Он старался вспомнить личико живой Тап, держаться за память о ней, испытать хотя бы искреннее уважение к горю ее друзей и возлюбленной – и не мог. Стоя с опущенной головой под дождем, он мог лишь с ненавистью переживать собственную боль.

Неужто на самом деле он настолько жалок?

От усталости Делианна снова повело; глаза закрылись сами…

…Он прижался горячим лбом к холодной жести, полоска которой стягивает доски двери в квартирку на окраине Промышленного парка. «Нет, – говорит он, – не открывай. Позови маму. Мне надо поговорить с твоей мамой», – и прижимается к жести горящей щекой, пытаясь поддержать уходящую отвагу. Женский голос робко пробивается сквозь щели: «Томми? В чем дело? Кто там? Где Томми? Что случилось с моим мужем?» – и Делианн может ответить только: «Не открывайте дверь. Тут пожар», – и повторяет: «Пожар. Вам надо уходить». – «Что значит – пожар? Где Томми?» – визжит женщина, и ему приходится ответить: «Ниела, Томми мертв. Он погиб, а вам надо бежать», а она отвечает: «Не понимаю… как он мог умереть?» – «Здесь пожар», – тупо твердит чародей, и слова не расходятся с делом: под его ладонью дверные доски начинают дымиться. «Выходите черной лестницей. Возьмите одежду, все деньги и бегите», – говорит он, а женщина все кричит: «Кто там? Что случилось с Томми? Кто там?» – и он отвечает: «Никто. Я никто», думая: «Я эльфийский царь…»

…И от мысли этой Делианн приходит в себя. Он стоит, шатаясь, и держится за чье-то плечо, чтобы не упасть. Плечо принадлежит кому-то из зевак – незнакомой женщине, она отталкивает чародея, дает ему звонкую оплеуху и уходит, растолкав толпу, бросив на прощание несколько злых слов.

Делианн покачал головой, потирая горящую щеку. Желание его исполнилось: дотронуться до кого-то и ощутить прикосновение чужой руки.

«Почему все, что я делаю, выходит не так?»

При этой мысли он невольно, инстинктивно оборачивается…

И первым из зевак, пришедших на похороны Тап, видит, как со стороны Дворянской на берег выходят сплоченные колонны пехоты.

Он не мог бы сказать, взаправду видит их или то лишь фантомы, рожденные усталостью и лихорадкой. Да и какая разница?

Он мог встретить их только огнем.

Пламя являлось так легко, так быстро: рефлекторный выброс Силы, вздымавшейся смерчем Кундалини от нижних чакр, чтобы протечь сквозь позвоночник и брызнуть с пальцев. Одним взмахом руки он мог обрушить перуны на вражескую орду.

Лихорадочный бред продолжается под взаправдашние вопли, взаправдашней кровью…