Ключи от понедельника

Кто бы мог подумать, что Фёдор Ильич — прекрасный рассказчик? Наверное, если как-нибудь попросить его рассказать историю из жизни, он будет только рад ещё раз прожить то, что с ним когда-то случилось. Участвовать в приключении и рассказать о нём — вещи по сути своей антагоничные. Намерения делиться чувствами легче точности их восприятия. Со временем в рассказ проскользнут лёгкой тенью мелочи — этакие незамеченные тонкости на фоне действия. Далее эти крупицы приобретут особый смысл, станут чуть ли не главными в общей картине повествования, привнося новые, порой неожиданные краски в сюжет давно забытого приключения. Переживать вновь и вновь лучшие моменты жизни и как можно дольше находиться в мире, созданном из грёз по прошлому, — не в этом ли подлинный смысл невыдуманных историй? Вот и Себастьян расходовал свою историю бережно, экономя жесты, эмоции, мысли, пытаясь всеми силами удержаться под сводами построенного им виртуального дома. Но, как бы он ни старался, слова утекали сквозь пальцы, как мыльная пена под струёй тёплой воды, неумолимо подталкивая рассказчика к финалу.

— Только тогда до меня стало доходить, что мне не давало покоя с того момента, как я переступил порог кафе, — продолжал Великий магистр. — Люди. Даже при беглом взгляде на посетителей заведения становилось понятно, что я нахожусь в центре странного действа, совершенно лишённого смысла. Эту мысль укреплял внешний вид разношёрстной толпы, из которой мои глаза выхватывали людей, принадлежавших разному времени. Мелькали напудренные парики над изысканными камзолами, смокинги соседствовали с твидовыми пиджаками, а вышитые кафтаны пересекались с «варёными» джинсами, как будто все эпохи смешались в одном месте, перестав выстраиваться по порядку.

— Простите, — переспросил я. — Вы говорите, что этот молодой человек — вы, только моложе?

— Представьте себе, — ответил Вениамин Сергеевич.

— Ага, — вторил ему Веня.

— Мало того, — продолжал старший. — Все, кто находятся в этом месте, имеют своего двойника. Кроме разве что бармена и вас.

Я обвёл взглядом зал. Действительно, среди присутствующих можно было встретить людей, удивительно похожих друг на друга.

— Но как это возможно?

— Значит, возможно, — неохотно произнёс Соколовский-старший. — Странное стечение обстоятельств. Сколько людей, столько историй. Но в каждой присутствовал злой рок — Себастьян. Так или иначе он сыграл большую роль в судьбе каждого из нас. Именно благодаря ему мы торчим в этой дыре. Вот я, например, сидел с женой в ресторане, никого не трогал, — продолжал он. — Просто пошёл в туалет, а попал сюда.

— Я тоже, — вставил Веня.

— Что тоже? — не понял я. — В туалет пошёл?

— Нет, — смутился младший. — Заходил в подъезд. Домой шёл, а пришёл сюда. Чуть не рехнулся от неожиданности. Решил с бухлом завязывать.

— И при чём тут Себастьян? — спросил я.

— Дело в том, — продолжил прерванный старший, — что во всех случаях этих странных перемещений присутствовал Себастьян. Мы поняли это, когда проанализировали истории, рассказанные невольными постояльцами этого заведения. Мало того, он даже побывал здесь и велел кое-что передать человеку, который придёт из города и сядет за этот стол. Выходит, что тебе.

Он порылся в карманах, достал сложенный вчетверо листок бумаги и протянул мне. Я мельком взглянул на содержание записки и поспешил откланяться. Мне вдруг стало абсолютно очевидно, что пора возвращаться домой.

На сей раз дорога заняла гораздо меньше времени. Стоило мне выйти в город, как я очутился на больничной койке, откуда и началось моё путешествие.

— И что было в записке?

— Две буквы.

Себастьян что-то черкнул на полях газетной полосы и развернул так, чтобы я мог прочесть. Это была монограмма, состоящая из буквы А, больше похожей на П, и вписанной внутрь неё латинской D.

— Не ломай голову, — сказал Оболенский в ответ на моё замешательство. — У меня было много времени для этого. Альбрехт Дюрер, ни много ни мало! Именно так он подписывал свои гравюры. Понимаю. Тебя грызёт червь любопытства. Ничем не могу помочь. В разгадке этой тайны я мало преуспел. Хотя за это время стал чуть ли не главным знатоком его творчества.

— Совсем ничего? — разочарованно произнёс я.

— Есть кое-что. Меня заинтересовали две гравюры. Первая и, пожалуй, самая известная — «Меланхолия», вторая — «Ангел с ключом от ада». Их объединяет одна деталь — ключи на поясе главных персонажей. Причём, по моему глубокому убеждению, на обеих гравюрах изображён не кто иной, как Архангел Уриил. А он, как я полагаю, и был тем ангелом, который упёк своего брата Сатану на тысячу лет в преисподнюю. В общем, это всё, что мне удалось «выдавить» из Дюрера.

— Что-то мне перестаёт нравиться вся эта история, — сказал я удручённо. — Ладно, наш добрый демон Гайдн, но Сатана!

— Не то слово! Ключики уж больно похожи на наши. Вот, посмотри.

Оболенский встал и вышел. Через некоторое время он вернулся с альбомом, заботливо протирая на ходу увеличительное стекло. Склонившись над предложенной репродукцией, я ахнул: