Князь Кий

Завтра его не станет. Душа переселится в зверя или в какое-нибудь дерево в лесу, а тело сгорит — не останется и следа!.. Но племя останется. И пойдет Черный Вепрь вместе с Ернаком подчинять его своей власти. Хлынет с ордой на Поросье, на Росаву, на Роставицу, на Хоробру и Красную, мечом и огнем начнет покорять полянские рода. И никто из родовичей — ни воины, ни старейшины — не ведают страшной силы гуннского клина. А если и знают со старых времен — ну, хотя бы отец, — то сумеет ли противопоставить ему нечто такое, обо что тот клин разбился бы?

Он сам тоже не уверен, что сумел найти надежный способ избежать разгрома от гуннской конной атаки, но это неясно, туманно уже мерещится ему, бродит в его воображении. С того момента, когда он увидел орду, что стремительно, неудержимо, с неистовым криком и топотом копыт мчалась на полян, с того момента, как клин, без особых усилий и без значительных потерь вошел в полянские ряды, как нож в живое тело, и рассек их пополам, с того момента в его голову запала мысль — как же избежать разгрома, как спастись, как не допустить, чтобы враг рассек пополам полянское войско? Что могло бы сдержать стремительную атаку гуннской конницы?

Он еще и еще раз возвращался к той страшной минуте, когда услышал громовой удар и увидел, как гунны в одночасье потоптали пеших полянских воинов, разбили их щиты, поломали копья и, не дав опомниться, врезались глубоко в тыл и начали общее уничтожение.

Как остановить гуннов?

Выстроить своих воинов не в два, а в четыре, шесть или десять рядов? Дать переднему ряду, кроме щитов, длинные и крепкие жерди, о которые грудью ударятся и остановятся гуннские лошади?

Но поможет ли это?

Бесспорно, несколько десятков вражеских всадников упадут вниз и вместе с лошадьми будут растоптаны. Но от удара, от сильного нажима упадут и полянские воины вместе со своими жердями. И гуннский клин беспрепятственно перемахнет через них, врежется в задние, ничем не защищенные ряды и сомнет их тоже.

Дать жердями колоть рядам? А кто же тогда будет стрелять из луков? Кто колоть копьями? Кто, наконец, поражать врагов и их коней мечами?

Хорошо бы противопоставить гуннскому клину свой, полянский клин и свою конницу, как это сделал король Ардарик в бою на реке Недви. Но где ее взять? Поляне, как и все родственные им племена, издавна привыкли сражаться в пешем строю. У них, по сравнению с гуннами, даже лошадей мало, — они же не кочевники, у которых целые косяки лошадей и которые без лошадей вообще жить не могут. Лошади поставляют им свежее мясо, переносят из края в край безбрежной, как море, степи, дают кожу для обуви и других потребностей и, наконец, представляют собой мощную боевую силу.

Не раз и не два у Кия в воображении появлялось перегороженное полянскими щитами поле, и на них, на те округлые щиты, мчатся, потрясая воздух громовыми кликами, гуннские всадники. Построеные одни за другими рядами, в сто, а может, и тысячу рядов, они ужасали своим количеством, стремительностью атаки и напористостью.

Какая же стена, какая сила может остановить их?

В чистом поле, в степи такой силы не найти. Ни скал там каменных, ни круч неприступных, ни лесных оврагов и чащ…

Лес!

Вот верный и надежный союзник полян! Не поле, что кормит их хлебом, что одевает в полотно, которое дает вдоволь корма волам и коровам, для лошадей и овец, а лес, которого тоже вдоволь в полянской земле — и чем дальше на север от Роси, тем больше! Разве сможет гуннского конница проникнуть глубоко в лес, где полянские воины, прикрытые деревьями и кустарниками, будут иметь преимущество? А если выстроить войско в боевой отряд на опушке, перед самой стеной густого леса, где не только всаднику, но и пешему нелегко пробраться, и посмеют ли тогда гунны использовать свой боевой клин? И не разобьется ли он, не расплющится ли о стену леса, как костяной, бронзовый или даже железный наконечник стрелы от удара о гранитную скалу?…

Над землей стояла томная ночная духота. Как перед грозой. Где-то далеко, за Днепром, мелькали кровавые всполохи и глухо отзывался басовитым голосом бог грома и молнии Перун. И здесь, на кровавом поле битвы, до настоящей грозы не дошло. Медленно угасали костры в гуннском лагере и стихал человеческий гомон. Притаился в тревожном ожидании Родень. Перестали хрупать луговую траву лошади. Даже гуннские часовые, стоящие на страже пленников, перестали перекликаться и погрузились в свои сокровенные мысли или воспоминания, а может, и в сон.

Кий вздрогнул от резкого крика филина. В том крике было что-то такое, что заставило его насторожиться и пристальнее вглянуться в темноту. Кто там? Неужели Хорев? Ведь крик филина был издавна условным ночным сигналом русов!

Кий пошевелил пальцами рук, что затекли от плотной сыромятной кожи, навострил уши и уставился в таинственную темноту душной ночи.

Что там?

Слышно — храпит под деревом гуннский дозорный, все тише и жалобнее стонет покинутый всеми раненный, чирикает-распевает в пахучем зелье неутомимый сверчок и задумчиво шелестят над головой листья старого тополя.