Князь Путивльский

С главной палубы в кормовую надстройку вели две двери, расположенные в метре друг от друга. Я решил начать с левой. Видимо, сказывалась привычка ходить налево. Там была довольно просторная каюта с четырьмя широкими двухъярусными кроватями возле боковых переборок и большим столом у кормовой. Под столом и возле него, заменяя стулья, стояли сундуки из красного и черного дерева, с бронзовыми углами и ручками. В каюте стоял довольно насыщенный запах благовоний. В таких дозах меня бы самый приятный запах убил. Возле стола стояли двое мужчин в возрасте немного за сорок, похожие, наверное, братья, а возле кроватей — пять женщин в возрасте от двадцати до сорока и десятка полтора детей от года до двенадцати, мальчики и девочки. У мужчин волосы были густые и курчавые, стянутые золотыми обручами, носы и уши длинные и мясистые, а губы пухлые и вывороченные, семитские. Курчавые усы и бороды у обоих коротко подстрижены. Облачены поверх красных шелковых рубах в длинные, почти до палубы, темно-серые одеяния без рукавов из плотной шерстяной ткани, которые я назвал бы за нелепый покрой хламидами. У каждого на обеих руках по золотому перстню: на правой — печатка, на левой — с крупным изумрудом. У женщин волосы были такие же курчавые и густые, стянутые более широкими золотыми обручами, в ушах массивные золотые сережки, а на руках широкие золотые браслеты и по несколько перстней с драгоценными камнями. Туники из темно-красного шелка, а рубахи — из белого. Детвора одета по-разному, но рубахи у всех шелковые. У девочек, даже у самой младшей, лет трех, в ушах золотые сережки.

— Кто такие? — поинтересовался я на греческом.

— Купцы из Тмутаракани, — ответил ближний ко мне мужчина на русском с сильным акцентом.

— А семьи зачем взяли с собой? — спросил я на русском.

Слишком рискованны в эту эпоху путешествия. О чем говорило и мое присутствие в каюте.

— Перебираемся на жительство в Сицилию, — ответил мужчина.

— Разве вы сицилийцы?! — не поверил я. — А не иудеи?

— Мы — хазары, — ответил он.

Произнесено это было примерно таким же тоном, каким в двадцать первом веке валлийцы и шотландцы будут подчеркивать, что они не англичане. У иудеев национальность передается по матери. Если отец — иудей, а мать другой национальности, то дети становятся кем угодно, в том числе и хазарами, но только не иудеями. Видимо, это потомки разогнанного князем Святославом Хазарского каганата.

— А почему перебираетесь в Сицилию? — поинтересовался я. — По вам видно, что в Тмутаракани дела шли хорошо.

— Там спокойнее, — ответил хазар.

— А здесь вам кто мешает жить? — спросил я.

— Татары идут сюда. Империю Хорезмшаха разгромили, скоро будут здесь, — сообщил тмутараканский купец. — Это страшный народ. Они едят человеческое мясо.

Интересно, про поедание человеченки он для меня придумал или действительно верит в это? Если врага не можешь победить, надо его хотя бы оскорбить и унизить. Не в глаза, конечно. Значит, монголы на подходе. Скоро они забьют русичам и половцам стрелку на реке Калке.

В сундуках было золото и серебро. В одном лежали кожаные мешочки с монетами разных стран и эпох, а в остальных — слитки, украшения и посуда. До полного счастья не хватало драгоценных камней. Я вспомнил рассказ о сосланном в ГУЛАГ польском еврее, носившем уродливое пальто, которое не заинтересовало ни охранников, ни уголовников. В этом пальто были зашиты бриллианты. Я приказал дружинникам обыскать обитателей каюты, объяснив, на что именно обратить особое внимание. Сам же отправился во вторую каюту.

Там мне прямо с порога шибанула в нос вонь немытых тел. Сразу стало понятно, от чего делали ароматную завесу обитатели левой каюты. Меблировка здесь была такая же, только сундуков всего три. Принадлежали они, как догадываюсь, трем раввинам с длинными седыми пейсами и бородами. Остальные шестеро были намного моложе, наверное, ученики. Все в черных шапках и длинных одеждах с широкими рукавами. У стариков — сшитые из шелка, но такие же мятые и грязные, как у учеников. В сундуках лежала одежда и обувь, а на самом дне — мешочки с золотом. Святость — прибыльное дело. В одном сундуке, аккуратно завернутые в черный бархат, лежали пять книг, сшитых из листов пергамента, на которых рукописный текст черными чернилами, кое-где размазанный и подправленный. Ни картинок, ни узоров, ни даже буквиц.

— Это молельные книги, — сказал на греческом один из раввинов. — Для тебя они ценности не имеют.

Суля по количеству книг, это Тора (Пятикнижие), собрание мифов, легенд и законов древних народов, которую иудеи сделали источником истины и мудрости. Поскольку там чего только не намешано, всегда можно было найти два противоположных довода на любой случай, что и говорило о божественной сущности этого сборника.

— Для меня Тора, действительно, не имеет ценности, — согласился я, — но для вас — очень большую. Так что будете выкупать ее у меня. Заплатите золотом. — Я прикинул, что каждая книга тянула примерно на фунт. — По весу этих книг.