Книга Короткого Солнца

Или, возможно, просто смерти. Я думаю, она придала себе облик женщины Исчезнувших людей, чтобы они полюбили ее. Теперь здесь мы, и она создала для меня женщину моей расы — женщину, рядом с которой Синель показалась бы ребенком, — которая могла петь и говорить со мной. Так что под поверхностью моря ждала старая богиня, не принадлежавшая ни к нашей человеческой расе, ни к расе Исчезнувших людей, с которой мне предстояло познакомиться.

У меня когда-то была игрушка, маленький деревянный человечек в синем пальто, который двигался на веревочках. Когда я играл с ним, я заставлял его ходить и кланяться, и говорил за него. Я тренировался до тех пор, пока не стал считать себя очень искусным. Однажды я увидел, как моя мать держит две палочки с его веревками, и мой маленький деревянный человечек приветствует мою младшую сестру гораздо искуснее, чем я мог бы заставить его сделать это, и смеется, запрокинув голову, а затем скорбит, закрыв лицо руками. Я никогда не говорил об этом маме, но я был зол и пристыжен.



 

Прошло много времени с тех пор, как я писал в последний раз. Не знаю, сколько. Я отправился в Скани, как просили его послы, и провел там большую часть лета. Сейчас я вернулся в этот прекрасный, просторный дом, который построили для меня мои люди и который они расширили, пока меня не было. Они сказали мне, что западное крыло было разорвано на куски бурей, но они восстановили его и сделали больше и крепче, так что я хожу там среди комнат, которые кажутся знакомыми, и чувствую, что сам стал меньше.

Бури все сильнее. По небу плывет огромная Зеленая. Говорят, что она — как глаз дьявола; но правда для меня в том, что она так велика, что я, глядя вверх, вспоминаю о других днях и иногда воображаю, что я чувствую запах гнили и вижу деревья, которые едят деревья, которые едят деревья. Слушая дикую песню ветра, я всегда вспоминаю другие времена, то, как мы строили наш дом и нашу фабрику, Крапива.

Ты была мечтой моего детства. Ты разделила мою жизнь, а я — твою, и вместе мы породили новые жизни. Кто может сказать, чем все это кончится? Только Внешний. Он мудр, Крапива. Очень мудр. И поскольку он мудр, он справедлив.

Сейчас в моем окне я слышу песню ветра. Я открыл ставни. Пламя моей лампы мерцает и дымится. Через открытое окно я вижу Зеленую, которая исчезнет через час, как только уйдет за оконную раму. Я хочу крикнуть тебе, что грядут приливы, но, без сомнения, они уже наступили. Может быть, бревенчатые стены нашего дома поворачиваются и прыгают в волнах, когда я это пишу. Время — это море, которое больше нашего моря. Ты знала это задолго до того, как я ушел. Я научился этому здесь. Его приливы разрушают все стены, и то, что разрушили приливы времени, никогда не восстанавливается.

Ни в большей степени.

Ни в меньшей.

Никогда, каким оно было.



 

Я вижу, что перед отъездом в Скани, этот славный, развращенный город, я писал о том, как мы с Саргасс спали в каюте баркаса, а Бэбби спал у наших ног или, по крайней мере, иногда притворялся спящим, чтобы побыть в нашей компании; и я сказал, что мы спали недолго.

И мы не спали долго. Я помню, как лежал так, а потом повернулся на спину, чтобы оба моих уха могли слышать. Я тоже писал о песне ветра, но не уверен, что когда-нибудь действительно слышал ее до той ночи, хотя и думал, что слышал. Чтобы услышать песню ветра по-настоящему, как я слышал ее в ту ночь, ты должна услышать ее так же, как и я, лежа на спине в качающейся, нырявшей лодке на очень широком море, с женщиной моложе тебя, спящей рядом с тобой.

Ветер тоже был женщиной. Иногда он был женщиной, похожей на генерала Мята, маленькой женщиной с аккуратным, чистым, честным личиком, женщиной в струящейся черной одежде верхом на самом высоком белом жеребце, которого когда-либо видели, поющей и мчащейся как пламя перед тысячью диких труперов, которые скакали, как она, или бежали, как волки, стреляя и перезаряжая оружие, и останавливались только для того, чтобы умереть.

А иногда ветер был женщиной, похожей на высоких, гордых женщин Тривигаунта, скачущих по Солнечной улице с поднятыми головами и выровненными копьями, женщин, поющих своим чудесным лошадям, лошадям, которых всегда нужно было сдерживать и никогда подгонять. А иногда ветер был поющей женщиной, как та, что лежала рядом со мной, морской женщиной, которая поет, как Мать, женщиной, которую никто никогда полностью не понимает, с серебристо-голубыми искорками в глазах.

Пока я слушал, ветер все больше и больше казался мне всеми тремя женщинами и миллионами других, подгоняемых — быстрее, всегда быстрее — рокочущим голосом Паса. Рука гиганта подняла баркас и так сильно раскачала, что Саргасс повалилась на меня и в страхе вцепилась в меня, в то время как Бэбби визжал у руля.