Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Вот ты звонишь, долго и не надеясь на успех, но все-таки тебе открывают и впускают. Угрюмый гардеробщик вешает ваши пальто и указывает на лестницу вверх. Там вас ждет молодой неразговорчивый метрдотель, одетый в черную униформу, и провожает до столика близ эстрады. Зал пуст. Он пуст всегда. Почти всегда. Лишь однажды я застал здесь небольшую компанию, но лучше б зал пуст был всегда — ох, нехороша была та компания и очень уж подозрительна!

Метрдотель оставляет вас наедине с толстенным меню и занимает позицию у входа, следя, чтоб вы не сбежали, не заказав ничего.

Потом является официант. Он вежливо принимает заказ и довольно быстро исполняет его, всего за полчаса, что удивительно, ведь при отсутствии публики и размерах меню трудно представить, чтобы блюда находились в готовности или полуготовности.

Потом выходит тапер и начинает играть на рояле, неплохо играть. Можно потанцевать. Можно и не танцевать. Через двадцать минут тапера сменяет магнитофонная запись, а маэстро (это видно от нашего столика) в одиночестве выпивает и закусывает, чтобы через сорок минут сменить магнитофон.

Потом вы просите счет. Корректный метрдотель долго производит расчеты и, кажется, для этого запрашивает ваше досье из всех силовых министерств. Наконец, счет готов и предъявлен.

Будьте готовыми к тому, что к заоблачным ценам, указанным в меню, добавлены:

• музыкальное сопровождение в расчете на полный зал;

• чаевые (15 %);

• стоимость посуды (кажется, все-таки, с оптовой скидкой);

• стоимость мебели;

• зарплата штата, включая гардеробщика и еще не вышедшего на работу сторожа;

• амортизационные отчисления за аренду помещения;

• НДС и спецналог;

• благотворительное пожертвование чернобыльским детям, эвакуированным в Ботсвану.

Я чувствовал себя под пристальным и бдительным оком метрдотеля американским шпионом, а свою спутницу — Мата Хари: это щекотало нервы и самолюбие и заставляло не выбирать «Нескучный сад» для следующего визита. Теперь, когда на Лубянке глубокий кризис, а лучшие силы ушли в бизнес (разведка) или налоговую полицию (контрразведка), ресторан, скорее всего, накрылся медным тазом, и эфемерная миникультура перестройки ушла в небытие.

«Иртыш»

Это была шальная весна не то 64-го, не то 63 года. Все те годы были шальными, и все весны в них, и зимы, и прочие сезоны, и дни, и ночи напролет. По сиреневым перелескам московских сумерек носилась наша ликующая молодость, и в каждом окне, в каждом взгляде искрилась и ютилась весна, по краю мостовой веселой грязью неслись разливанные ручьи и хотелось играть с судьбою в долг, давая ей сумасшедший кредит — без процентов, сроков отдачи, совершенно безответственных. Ворованная нами свобода, когда еще нет Бога, но уже нет и черта, в смысле «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Мы и были этим самым поколением и ни черта уже не верили в эту байку, а кто б мог нам построить этот коммунизм, если не мы? Но именно мы и не хотели его строить. Надоело с раннего детства.

Господи! Как же упоительно прекрасна была наша молодость!

И мы это понимали и ловили радость жизни и счастья, где только могли и по любому поводу.

Решил я как-то справить себе одновременно пальто, костюм и туфли — и все шикарное. Костюм рублей за семьдесят, пальто за сотню, туфли за тридцатку (дороже просто не было тогда). Поднапрягся, поостерегся в тратах и подзаработал искомые двести. Взял с собой по магазинам Папу — приятеля по студенческой группе, человека, обремененного годами и житейской мудростью. Папе было 27, и он уже однажды был женат, а я все еще даже ни разу ни с кем не целовался, если не считать бабушки.

Мы долго шлепали по раскисшим нюням московских улиц, от магазина к магазину, но все что-то нам не попадалось ничего шикарного или хотя бы респектабельного — либо тряпье висело и стояло, либо размеры были не те. Всегда вот так: кажется, что всего навалом, но нет лишь того, что именно тебе и именно сейчас нужно. Потом, когда ты с отчаяния купишь не то, вот тогда тебе в глаза будут лезть в изобилии те вещи, которые ты так хотел купить, но не нашел.

И я крепился и не брал всякую рвань.

Чтоб хоть как-то скрасить наши мытарства, мы купили банку гуталина — шикарная обувь требует ухода.

Кривая вывела нас на Зацепу, которую еще все помнили как Зацепу с шумным и дешевым рынком, хотя к этому времени она уже сорок лет именовалась Ленинской и сейчас продолжает так именоваться, но никто ее так не называет, а про Зацепу забыли и все называют ее площадью Павелецкого вокзала.

— А не зайти ли нам где-нибудь согреться?

Эта Папина мысль показалась мне восхитительной. Терпеть-не-могу-ходить-по-магазинам.

— Куда?

— Я тут один кабачок знаю — не пожалеешь.

Так я впервые попал в «Иртыш»: мрачноватый подвал на углу Валовой и Кожевнической, в дизайне общественного соцсюрреализма (темно-коричневые панели стен, тяжелый зеленый плюш портьер и занавесей, грязно-крахмальные жесткие скатерти). Меню требует особого внимания. Цен указывать не буду — люди пошли слабонервные и сплошь маловеры. Итак, на холодное мы заказали: