Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Когда Столешников вскарабкивается к Советской площади, которой, возможно, вернут название Скобелевской, когда Столешников взбегает мимо уже несуществующих висячих садов, которые помешали кому-то построить институт марксизма-ленинизма, а теперь уж и не знаю, как он называется, но уверен — никто не уволен и не пострадал в этом заведении, разве что пару уборщиц уволили, так я и говорю: когда Столешников взлетает к зданию Главмосстроя, слева, в этом самом здании, в подвале располагается «Арагви» — один из самых популярных в Москве кабаков.

Вероятно, у каждого своя обойма воспоминаний об этом месте. Я здесь, например, второй раз признавался в любви своей первой жене, и на сей раз удачно. Здесь мы справляли курсом десятилетие окончания университета, и все еще юные и взбалмошные, уже не досчитались нескольких в своих рядах.

Если же отстраниться от субъективности и личных воспоминаний, то можно смело утверждать — нигде больше в Москве не умели делать такого замечательного цыпленка табака, такого сочного, поджаристого, румяного, чуть не кукарекующего в восторге от собственного вкуса, с острой чесночной подливкой в небольшой соуснице. Лучше, пожалуй, делали только в Мисхоре в прибрежном ресторане «Мисхор», но нет уже того ресторана, да и Мисхор теперь — глубокая чужбина. Эх, еще бы раз того цыпленка — и можно спокойно умирать: жизнь удалась!

«Арарат»

Жаркое лето 1965 года в Москве, пыльное и суматошное. Последнее студенческое лето. Мы проходим преддипломную практику в шарашкиной конторе у шоссе Энтузиастов на Душинской в атмосфере, максимально приближенной к газовой атаке Первой мировой. Один «Вторчермет» такое из своих труб выдавал! А «Серп и Молот»? А прочие монстры индустриализации?

И надо было после этого газ-вагона где-то и как-то оттягиваться.

И мы оттягивались. В «Арарате», что был на Неглинке сразу за Малым. Теперь в это уже и поверить невозможно.

Низкие потолки, огромные диваны, устланные коврами, низенькие столики, фрески по стенам, интимный восточный полумрак, вроде как зурна играет, вокруг тебя — подушек-думок разного размера и фасона — не мерено.

Здесь мы поняли и оценили терпкий вкус армянских вин — «Айгешата», «Аштарака», «Геташени» и других, благородных и строгих, как Армянское нагорье. Кто не жевал упругую, твердую, как кусок асфальта, острую и соленую армянскую бастурму, кто не закусывал острым армянским сыром со свежей кинзой, кто не грыз армянский соленый кешью, кто не баловал себя твердейшим суджуком, кто не уписывал горячие, небольшие по размеру, но сделанные честно, армянские чебуреки, тот… да я с тем и говорить, может, не захочу, да с ним и говорить-то не о чем, да разве он поймет, как прекрасен может быть залитый солнцем Охотный ряд после полумрака «Арарата», как нежны и доступны молодые москвички, как неохота кончать университет и пылиться потом до самой пенсии в завшивейшей и препаршивейшей шарашке!

«Гавана»

Этот ресторан, кстати, изначально называвшийся вовсе не «Гаваной», а как-то иначе, кажется, «Кристаллом», был чуть ли не загородным. Во всяком случае, это был предпоследний дом на Ленинском проспекте, а дальше шли совхозно-колхозные поля вдоль Киевского шоссе.

Мой школьный товарищ, упокой Господи его больную и мятежную душу, начинал здесь свою трудовую деятельность кондитером и, помнится, подарил нам на свадьбу гигантский торт собственной фантазии. Был он потомственным шизоидом, а кондитерская работа доконала его: никто столько не пьет, сколько кондитеры, даже сапожники меньше пьют. Если б кто знал, сколько, оказывается, положено вливать коньяку, рому, ликеров и прочей выпивки в торты и пирожные — но все понимали, что никто никуда ничего не вливал, только в себя.

Когда Куба стала Островом Свободы и первой колонией СССР в западном полушарии, ресторан переименовали и, сменив поварскую команду, посвятили кубинской кухне.

Цены здесь были ломовыми, как нам тогда казалось, но в меню долгое время держались кубинские блюда из креветок, лангустов, ананасов и прочих тропических премудростей.

Для меня «Гавана» замечательна тем, что это первый ресторан моей дочки, которую я стал приучать к ресторанной культуре лет с двенадцати, кажется.

Пользовалась «Гавана» дурной славой — здесь в основном обретались африканские студенты недалекого отсюда Университета дружбы народов: до Большой Людоедской (так народ переименовал улицу Миклухо-Маклая) на 144-м автобусе всего одна остановка, 10 минут езды. Из «Гаваны» пылкие африканцы отвозили в свою общагу падких москвичек, и плодилось потом по городу безотцовское кучерявое племя…

Шашлычные

Шашлыки спустились с Кавказа в Москву относительно недавно, во второй половине XIX века, при очередном замирении на Кавказе, и стали очень популярны в Москве. Настолько популярны, что именно с них началась «рыночная» экономика в стране.