Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Этим делом она занималась с Саньком. Санек был настоящим интеллигентом и даже умел читать стихи. У него в однушке всегда был интимный полумрак и на стеллаже, прерывая ряды книг, стоял огромный аквариум, в котором плавали вуалехвостки и скалярии. По затейливому дну вился змеевичок. Аппарат давал всего два стакана за сорок минут, совсем мало, но им этого вполне хватало для любви и тихого, интеллигентного счастья.

Санек был в неофициальном разводе: сдуру и по молодости когда-то поставил штемпель в паспорте, а теперь было неохота снимать его, опять с Иркой встречаться, глаза б на нее не смотрели.

Ирка по новым временам пошла в бизнес и очень успешно. Кто бы мог подумать, что десятимесячные курсы бухучета, которые она кончила двадцать лет только потому, что ничего другого не могла не только кончить, но и начать, сделают ее финансовым директором огромного банка с месячным оборотом в двадцать лимонов долларами, а уж долгов у банка — только Ирка и хозяин знают, да и тот знает только то, что ему финдиректор сообщает. На эти долги у Ирки домик есть маленький, недалеко от Голливуда, а в переговорной ребята из секьюрити организовали междусобойчик с двойной очисткой — от экспортной кристалловской «Столичной» не отличить, потому что главный банковский секьюрити с настоящей Лубянки, из управления по борьбе с нарушениями государственной монополии, а там лучшие рецепты, технологии и технические изобретения, там наше секретное оружие против любого нападения или терроризма.

Иркина маманя в облдуме работает, уборщицей в мужском туалете. Деньги метет просто шальные. Им из Госдумы все оборудование сбросили, а себе новое поставили. Какой-то космический институт разработал. Но и старое не простое было. Нажал кнопку спуска, а из окошка в стене — стакашек полиэтиленовый на пятьдесят грамм и бутербродик с колбаской, рыбкой или икоркой. Принял, от рулона отмотал, утерся — и снова можно законы сочинять. Всего за доллар. А для правящей фракции еще и лимончик полагается. Раньше правящей в области ЛДПР была, а теперь опять коммунисты. Лимонами просто провоняли. И многие жириновцы вернулись к коммунистам. Все-таки с лимончиком гораздо лучше.

Армия совсем разложилась. Такое стали пить — ни чести, ни совести. Совершенно без очистки, так с сивушными маслами и хлещут.

Но самое тяжелое положение в сельском хозяйстве. Провели посевную на купленное за границей сортовое зерно. Посевная оказалась низкого качества, некрепкая. А ведь впереди уборочная страда, а техника не подготовлена, элеваторы для новой уборочной не приспособлены, протекают. Одна надежда на фермеров, на возрождение настоящей народной агрокультуры. Нас не Запад спасет, а наши простые, скромные, работящие петровны и варвары.

300-летию Питера

Говорят, на питерских заводах, пока не наехала лимита в брежневские времена, пиво можно было пить свободно — прямо в рабочее время и на рабочем месте. Сознательные питерские рабочие, конечно, не злоупотребляли и степенно выпивали свои одну-две законные. Потом понаехали, стали разбавлять пиво портвейном и вермутом, пошли производственные травмы, и будто бы сами питерские рабочие потребовали убрать пиво с территорий заводов. Не знаю, я питерским рабочим еще ни разу не был, может, люди и не врут.

Но в Питере бывал часто.

На каждой трамвайной остановке (а трамвай в Питере — как такси в Нью-Йорке, самый вездесущий и самый медленный вид транспорта) непременно располагается рюмочная, обычно на две-три ступеньки ниже уровня моря. Там к пятидесяти граммам, отвешиваемым с точностью блокадной хлеборезки, цепляется бутербродик: на черняшке тонкий слой столового маргарина (иногда вместо ст. мар. кладут или, по крайней мере, пишут сл. мас.), а на нем половинка яйца лицом вниз и три килечки пряного посола. Изредка килечек заменяет селедовка, но это уже слишком, и попахивает баловством.

Знаете, даже в пятидесяти граммах есть доля истины, и этой доли достаточно, чтоб не спешить домой к щам из кислой капусты и с тонкими волоконцами постного мяса: четыреста граммов говядины на троих на недельную кастрюлю этих щей, горьких, как противогазная слеза. А за щами — котлеты с картошкой и той же квашеной, а за котлетами — стакан морсу или киселя из клюквы, которую всей семьей прочесывали на мохнатом болоте, а за всем этим — жена, бывшая тощая красавица, у которой от красоты остались только гонор и неприкасаемость.