Книга о Петербурге

Лет двадцать назад я слышал от петербургских гидов о мальчике-бегуне. Он зарабатывал тем, что махал руками иностранным туристам, проплывавшим по рекам и каналам Петербурга. Выбегал на мост, размахивал руками, подпрыгивал, склонялся над перилами, издавал звуки радости, привлекая внимание проплывавших под собой туристов, бежал к другому мосту, и там — то же: так и сопровождал свой кораблик — знал, когда срезать угол и где, чтобы, допустим, с Крюкова канала успеть на Мойку.

Своевременно прибегал к пристани, сильно запыхавшийся, и встречал иностранных гостей города, поднимающихся на берег, как старых знакомых. Ему платили.

Надо же, какой спортивный и предприимчивый мальчик…

Я спросил: туристам-то как — им это нравилось?

Трудно сказать. Удивлялись. Они же понимали, что он за деньги.

Сам я ничего подобного никогда не видел. Наверное, это тяжелый труд — так носиться по городу. А корабликов с каждым годом все больше и больше. В белые ночи плывут один за другим.

И вот этим летом увидел такого. Правда, взрослого, не ребенка, но промышлявшего тем же. Поздно вечером (белая ночь) шел я по набережной Мойки от переулка Гривцова и услышал чьи-то вопли со стороны Синего моста. Какой-то оболтус, непохожий на пьяного, прыгал на той стороне у перил, а потом стремглав, не обращая внимания на транспорт, ринулся на эту сторону широкого моста (Синий мост, надо заметить, в городе самый широкий — 97 метров), жизнерадостно проорал вслед выплывающему из-под моста кораблику, и я увидел, что туристы, человек десятка полтора, все, обернувшись, глядят на него, а некоторые послушно машут, отвечая на навязчивые приветствия.

Если бы мне не рассказали о том предприимчивом мальчике, я бы не понял, что происходит. Подумал бы, псих какой-то, городской сумасшедший. Что ему надо? Но я вспомнил о мальчике и догадался, куда рванул этот чувак, промчавшись мимо меня, — там пристань, за Красным мостом, конец водной прогулки, надо успеть получить заработанное.

Господи, какой идиот, думал я, направляясь в другую сторону. Стыдоба какая. Ладно, дети когда, а этому за тридцать порядком. Достойнее с кепкой сидеть или даже клянчить на похороны несуществующей тещи…

Сильно задело. Все во мне возмутилось. Но когда перешел Синий мост и окинул взором площадь — словно видел ее первый раз, словно чужими глазами (иногда так хочется почему-то), — этот памятник, этот собор… на душе стало спокойнее. К чему возмущаться?

Пришло в голову, что этот субъект с его удивительным промыслом — явление все-таки уникальное, а нам уникальности гоже ценить. Он уникален в той же мере, в какой уникален сам город, чья топография задана реками и каналами. Тип (или феномен?) исключительно местный.

Город, ошеломляющий туристов, просто решил предъявить еще одну странность, вот и всего. Может, снизу, с воды, и не так дико выглядит это придурочное выступление (москвичи бы сказали «придурошное»). Когда вы плывете там, внизу, на кораблике, все видится по-другому, я же знаю, я плавал. Город, казалось бы успевший вас к себе приучить, предстает опять незнакомым. Дома видны во весь рост, и вы поражаетесь тому, что наверху не хотело казаться заметным; город раскрывается в ирреальной разверстке — нависая над вами, одновременно раздается, словно распираемый небом. Мосты, иногда похожие на туннели, гулко напоминают о возможности инобытия, и вся ваша водная часовая прогулка в гранитном коридоре берегов — как сон, — ну так что же? — вот вам еще один элемент сновидения. Элемент карнавальной культуры, по-своему оживляющий торжество петербургской строгости.

Камнями с мостов не бросается, на пристани не кусается. Зла не приносит.

Взять Венецию. Там гондольеры.

Они же поют!

И тоже за деньги.

Они поют, а этот бегает.

И между прочим, бегает хорошо.

Он так же хорошо бегает, как поют гондольеры.

И вдруг.

И вдруг я догадался…

Да, мне кажется, я догадался. Это же он!

Тот мальчик!

Только подрос!

То есть вырос, повзрослел… И продолжает работать!

В том же стиле! На тех же водных маршрутах!

Так и будет… Куда ему деться теперь…

Он состарится, а все будет бегать!.. Будет приветствовать приезжих, приплывших, тряся седой бородой, упав животом на перила…

Это судьба.

Тогда все становится ясно. Все объяснимо.

Если не все, то хоть что-то.

Хоть что-то.

Судьба.

О блокаде

1

Слово «блокада» я, по-видимому, усвоил наравне с другими важными словами очень рано — раньше тех лет, которые остаются хоть смутно, но в памяти. Должно быть, слышал в разговорах постоянно «блокада», «в блокаду», «после блокады» — меня окружали блокадники, взрослый мир в нашем городе состоял в основном из выживших и переживших, — и потом, слово «блокада» наверняка в их разговорах выделялось интонационно, что тоже, полагаю, цепляло внимание человечка, пытающегося повторять за взрослыми.