Книга, обманувшая мир

Мощным фактором консолидации советского социума являлась историческая память о пути, который прошла страна в XX в., — от бесславного поражения полуфеодальной монархии в периферийной японской войне до победы индустриальной державы над мировым злом фашизма и завоевания космоса. Октябрьская революция в глазах большинства людей являлась закономерным исходом неудач Первой мировой войны, ярко выявивших бесперспективность самодержавного строя, и представлялась несомненным благом, принесшим социальную справедливость и воплотившим традиционные общинные идеалы «жизни по Правде». В качестве ее эталона выступал начальный период НЭПа, который ассоциировался с именем Ленина: возможность самостоятельного хозяйствования в этот период сочеталась с преодоленной вековой отчужденностью власти от народа, выражавшего свою волю через новую форму демократии — Советы.

Коммунистическая доктрина воспринималась обществом с точки зрения здравого смысла — как симбиоз реального и утопического, причем предпочтение, естественно, отдавалось реальному (утилитарному — тому, что есть на обеденном столе), а утопическое относилось к произволу и прихотям властей, вызывая насмешки и недовольство (к чему часто давал поводы Н. С. Хрущев). Главными недостатками строя считались бюрократизм, излишняя уравнительность и идеологическая опека (в интеллектуальной сфере выражавшаяся более жестко, в форме диктата). Все это сковывало творческий потенциал людей, в принципе лояльных к власти. Но в целом в обществе преобладал социальный оптимизм, уверенность в том, что новый строй далеко не исчерпал своих возможностей и раскроет их при «умной» власти, учитывающей реальные интересы и потребности народа.

Основную привлекательность строя составляли содержательные нравственные ориентации на развитие альтруистических, солидарных начал в человеке и отторжение эгоистических, грубо-материальных и низменных. Вместе с установкой на «нерушимое братство народов СССР» это создавало базис советской ментальности, которая являлась, в сущности, воплощением идеальных черт традиционной русской ментальности. В связи с этим гражданская самоидентификация «советский человек» безболезненно прижилась и доминировала над этнической самоидентификацией среди русских, а также среди многих нерусских народов.

Именно эти ценности выступали в качестве главного противовеса западному, капиталистическому образу жизни, где, как принято было считать, «человек человеку волк» (в формировании такого образа роль пропаганды несомненна). Определенная закрытость общества в связи с этим воспринималась как норма, но воинственная экспансия социализма считалась нежелательной — более устраивал большинство начавшийся мирный диалог и соревнование двух систем.

Такова была в основных чертах исторически сложившаяся структура сознания или картина мира «среднего» советского человека, которую невозможно не учитывать, рассматривая любые явления литературной и общественной жизни «шестидесятых годов» (включая, разумеется, и явление Солженицына). Для подтверждения объективности вышеописанной советской картины мира можно сослаться на многочисленные и многообразные ее отражения в литературе и искусстве этого периода, в легендарном, завоевавшем мировую славу советском кино (как в героях произведений, так и в авторском подходе), в публицистике и в науке. Стоит заметить, что сторонником социалистических ценностей заявил себя в 1968 г., в своем первом известном трактате «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», А. Д. Сахаров, писавший о «доказанной жизнеспособности социалистического пути, который принес народу огромные материальные, культурные и социальные достижения, как никакой другой строй возвеличил нравственное значение труда» ^{85}.

Не вдаваясь в ретроспективный спор, являлось ли советское общество новой формой цивилизации, трудно в то же время сомневаться, что партийный лозунг о «новой исторической общности — советском народе» вполне объективно отражал сложившуюся историческую реальность. Это подтверждают и выводы современных социологов о советском человеке как реально существовавшем (и существующем доныне!) социально-антропологическом типе с устойчивыми ценностными ориентациями и нормами поведения, имеющими нередко амбивалентный, не поддающийся однозначным оценкам характер (это касается прежде всего массовой государственно-патерналистской установки, которую можно рассматривать — с западной точки зрения — как порок, но в советских условиях она выступала как достоинство).